Противоречия эти все воплощены в слишком прославленном Александре[374] Манцони (его роман:
Манцони является как бы примирителем двух враждовавших школ. Вносит конечно нечто новое, не вполне свое – а заимствованное. Как всякое примирение в подобных случаях, он вял, дряхл, без энергии. Но как всякое примирение, он принимается с восторгом легко утоляемым большинством.
Рассматриваемый исключительно как подражатель Вальтер Скотта, Манцони должен бы занять одно из самых почетных мест в их многочисленном войске.
Он не столько из подражательности принимает за образец шотландского романиста, сколько из сродства с ним. Манцони мог бы быть и без Вальтер Скотта. Но только едва ли его длинный роман был бы прочтен и принят, если бы вальтер-скоттовский жанр не был уже так прославлен.
Появление Манцони всего больше польстило итальянскому самолюбию. В то время, как вся Европа была полна славой Вальтер Скотта и готова была признать превосходство английской литературы – итальянцы были детски рады возможности сказать: «у нас есть свой Вальтер Скотт».
Критики стали отыскивать новых и самобытных достоинств в его романе «Обрученные», с той же терпеливой, антикварской любовью, с какой сам автор отыскивал в ломбардских летописях подробности о своих бедных героях. Достоинства, конечно, нашлись. Скопированная чрезвычайно верно природе фигура сельского католического священника (Дон Аббондио[375]) поразила своей правдой; понравилась, как новость, показалась смелой… Но если бы роман этот не имел в свою пользу только что указанную случайность, толстенькая фигура Дон Аббондио прошла бы незамеченной. Не понравилась бы она наверное, потому что итальянцы мало ценят реализм в своих литераторах…
Но ни сам Манцони, ни большая часть его судей и читателей, не смотрели на этот роман с обозначенной точки зрения. Сам автор не хотел отказаться от дидактических притязаний, на которые итальянские литераторы в то время считали себя в праве. Публика не хотела отказаться для одного литературного произведения от тех требований, к которым ее слишком приучили.
Эта дидактическая, поучительная сторона романа Манцони составляет самую слабую сторону этого автора и всех его последователей.
Как страстный археолог, Манцони не только не понимает, но вовсе и не замечает того, что делается вокруг него. Поглощенный своими летописями, он забывает, что они рассказывают события давно отжившие. Он в самом деле воображает себя современником свирепых феодальных ломбардских грандов и добродетельного епископа Карла Борромейского. Общественное зло времен испанского владычества и ломбардской чумы всё еще кажется ему живым общественным злом. Он до того проникается благородным негодованием, что хватает первую подвернувшуюся ему под руки притупленную, заржавевшую рапиру из своего антикварского хлама, и яростно нападает на оживленное его собственным воображением привидение давно отжившего противника. Манцони забыл, что целые два века – и каких два века – отделяют современную ему Ломбардию от рассказываемых им событий. Странно, что он забыл даже плодовитую деятельность Беккарии и Берри[376], из которых сам он почерпнул не мало. Но вовсе не странно, что при всем этом он видит действительное спасение Италии в демократическом католическом пьетизме миланского епископа и странствующего монаха падре Кристофоро.