Я не считаю всенародную подачу голосов верным средством определить достоинство художественного произведения и сравнительно с Леопарди большая популярность Джусти не служит в моих глазах ручательством за его превосходство над ним. Есть формы, в которых истинно прекрасное недоступно тому, кому недосуг остановиться перед ним. Застольная песня с метками, часто народными выражениями всем по плечу… И независимо от формы, – насмешка меньше пугает, чем безвыходное отчаяние, в котором слышится проклятие, соединенное со стонами тоскующей души. В насмешке есть примирение, а в отчаянии его нет. Скептицизм Леопарди пугал даже Мадзини, а нет разносчика в целой Тоскане, который бы не смеялся от души над песенками Джусти, не чувствуя, как она заставляла отвалиться от его души какой-нибудь до того закоснелый нарост, что его можно было принять за естественный и нужный организму отросток.

Говоря о популярности Джусти, как о чем-то дающем ему право на всеобщее внимание, я имел в виду не только то, что его все читали или, за безграмотностью, слыхали. Это в Италии очень обыкновенно при большой дешевизне изданий и значительном распространении грамотности. Важнее то, что Джусти будет точно также читаться и будущим поколением и даже той частью Италии, которая принимает только пассивное участие в умственной жизни нации. За это ручается тонкое, – не скажу, – понимание, а скорее чувство его всех основных начал народной жизни; – тот такт, которым он умел от чисто внешнего видимого отклонения забраться до тех общих народных черт, которыми обусловливалась возможность этого частного случая… Нелепость и подлость, замечаемая им в общественной жизни, объясняется у него политическими обстоятельствами и обратно…

II

Италия слывет садом в Европе. Тоскану – la fiorita Toscana[399] – итальянцы называют своим садом. Это до такой степени верно, что, живя здесь, скоро соскучишься по полям и лесам, по простой и нехудожественной сельской природе – ее здесь нет и в помине. Скажу больше: в Италии зелень – редкость, точно также, как во всяком слишком хорошо разработанном и слишком тщательно содержимом саду. Села здесь, т. е. нивы, поля как-то не сами по себе: они состоят при городах, как палисадники при домиках на Петербургской Стороне. Это придает здешней жизни какой-то мраморный характер, конечно очень художественный, изящный. Мы можем прельщаться им, но нам он не по душе, la longue[400] нам в нем если и не тесно, то всё как-то неловко. Мы ищем чего-то более привольного, дикого. Таковы здесь горные пейзажи. Но горная дичь как-то слишком сродни этим мраморным городам; и она прельщает нас, но не манит. Это неродная нам природа.