Тесным своим знакомством с Джусти воспользовались потом очень многие из тогдашних юношей, игравших потом более или менее важную политическую роль в Тоскане. Скептический отчасти и вечно иронический Джусти не позволял им увлекаться слишком при себе, хотя бы и самыми благонамеренными мечтами. Представитель того сельского элемента (о чем я говорил в первой части), который очень мало берется в расчет итальянскими администраторами всех партий, он был как нельзя более у места в их многочисленном кружке. И если Джусти много обязан Маццони, Монтанелли развитием своей мысли и таланта, то и они в свою очередь должны по праву уступить ему долю успеха, который имели впоследствии. К сожалению, став потом во враждебные один другому лагери, они не могли уже относиться друг к другу с прежней искренностью и беспристрастием.

После неудачного заговора, о котором упомянуто, маленький кружок никогда уже не мог собраться снова во всей своей целости. Отчасти внешние обстоятельства мешали этому; но и внутреннему разногласию было уже положено довольно основательное начало раздором с Сальваньоли. Тем не менее воодушевление поддерживалось долго. Попытка братьев Бандиера в Калабриях еще усилила его… Много горячо прочувствованных, художественных строф вылилось из-под пера Джусти под влиянием всё того же чувства. Это было святое для него время, хотя полное горя и страдания, но полное вместе с тем и того художественного смысла, который заставляет человека не падать под тяжестями гнетущих случайностей.

Нам итальянским ларвам, – пишет Джусти, – мумиям еще во чреве матери, – кормилица или даже повивальная бабка служит за могильщика. С нами Приор напрасно тратил воду крещеная; а умирая в другой раз, мы крадем себе похороны. Посмотреть на нас – мы будто и отчеканены с изображением Адама; кажется есть плоть и кровь, но на самом деле мы стоящие на ногах скелеты… С таким мертвым народом на что история? Что за дело скелетам до свободы, до славы? Не всё ли равно вам лавровый венок или кочан капусты? – Бормочите себе requiem без всяких разговоров Души давно умерших! Как у вас хватает духу вновь являться среди нас? Слушайте меня: рано или поздно вам повредит наш воздух, он и для вас слишком могильный. О вы, иезуиты-монахи, сбиры-инквизиторы! На что вам скопить мертвецов? Зачем над нами целый лес штыков, с чего трутся о наши кости северные сабли? Как можно смотреть с такой ненавистью на мертвецов? Пусть бы изучали на нас анатомию и отправлялись бы к черту! О стены наших городов – величавые гробницы! Самые развалины ваши – апотеоза нашей жизни. Пусть же завистливые варвары сгладят их и засыпят самые могилы; а то они вдохновляют кости мертвецов… Пусть мы трупы. Пусть придворные совы напевают это вечно, но пусть не забывают, что между мертвецами есть и Dies irae…[447]