Обратим внимание, что мы можем последовательно изучить все три варианта свидетельств только шестерых участников процесса. Как отмечалось выше, выступления двоих из них, бергманновцев Ю. Ц. Пшихожева и Ш. И. Шавгулидзе, планировались лишь при необходимости, а потому «2-й вариант» отсутствует. Наоборот, в изученных делах нет копий первичных протоколов допросов К. Г. Алескерова и Ш. А. Окропиридзе (при наличии «2-го варианта»), т. е. тех двоих, которых отправили для участия в процессе в ГДР. Последний из них незадолго до апрельской пресс-конференции был досрочно освобожден из лагерей, где отбывал срок за службу у немцев. Сложнее дело обстоит с показаниями А. М. Хаммершмидта, поскольку в нашем распоряжении имеется копия первичного протокола, которая к концу марта 1960 г. была очень сильно отредактирована. В обоих случаях сам он называет себя квартирмейстером при штабе 1-й танковой армии, причем из январских показаний явствует, что он был советским военнослужащим, который в 1941 г. попал в окружение и затем, видимо, пошел на службу к врагу. Ф.-К. Вакс указывает, что при штабе 1-й танковой армии действительно служил советский перебежчик-хиви с такой фамилией^[1571]. Вероятно, должность «квартирмейстер» была намеренно вписана для придания большего звучания словам Хаммершмидта в глазах широкой публики. Первичный протокол допроса также вызывает вопросы: свидетель подробно рассказывает о массовых расстрелах евреев в Нальчике (якобы более 3 тыс.), хотя в действительности значительная часть еврейской общины города, за исключением нескольких десятков человек, избежала уничтожения, поскольку сами нацисты не могли определиться, как относиться к местным горским евреям. К слову, сам Т. Оберлендер, как пишет историк П. М. Полян, рассматривал их в качестве одного из народов Кавказа, а потому настоял на том, чтобы оставить в живых^[1572]. Впрочем, согласно актам ЧГК здесь проводились массовые расстрелы, причем уже в 1943 г. была обнаружена могила на 600 человек, среди которых были представители различных национальностей^[1573]. С высокой долей вероятности можно предположить, что А. М. Хаммершмидт, не будучи свидетелем преступления, неточно передал чужой рассказ, либо добавил детали тех расстрелов, которые видел сам.

Сравнение двух вариантов шести показаний — Г. И. Мельника, М. Н. Гресько, И. Н. Макарухи, Я. И. Шпиталя, Т. В. Сулима, А. М. Хаммершмидта (все они опубликованы в настоящем издании) — позволяет сделать выводы о той редакторской работе, которая осуществлялась при подготовке материалов, а следовательно, об основаниях советского идеологического дискурса. Все свидетельства претерпели изменения, объем текстов был уменьшен, а сами они переработаны для достижения большей образности, однозначности и нарративности. Речь идет не просто о содержательном редактировании, когда последовательно удалялись определенные пласты информации, но и о стилистических изменениях, серьезным образом влиявших на то, как история преступлений нацистов и их пособников репрезентировалась в публичном пространстве.