Этот тезис вовсе не выглядел в те годы столь надуманным, как это могло бы показаться сегодня. В 1950-е гг. на фоне доминирования консервативных элит в западногерманской политике денацификация быстро пошла на спад. Количество процессов над бывшими соучастниками нацистской преступной политики сокращалось, а число оправдательных приговоров росло. Уровень антисемитизма вплоть до 1960-х гг. оставался высоким, а в конце 1959 г. в Кельне фашиствующая молодежь осквернила синагогу. В общественном сознании вина за преступления экстернализировалась и возлагалась на нацистское руководство. Так, в 1955 г. 48 % немцев считали, что, если бы не развязанная война, А. Гитлер остался бы в истории величайшим государственным деятелем^[1541]. Конечно, ретроспективно уже в конце 1950-х гг. мы можем обнаружить те ростки, которые в следующем десятилетии повернули эту тенденцию вспять: процесс в Ульме над деятелями айнзацгрупп, постепенный рост благосостояния граждан, ослабление позиций консервативных политиков, взросление нового поколения, которое не помнило нацизм, но оказалось готово задать родителям неудобные вопросы об их соучастии в преступлениях режима^[1542]. Свою роль сыграли преобразования, направленные на укрепление институциональных условий демократии, и коммуникативные правила, запрещавшие публичное выражение симпатии к нацизму. Однако все это было в близящемся, но все же отдаленном будущем. Пока же на конец 1950-х гг. доминировали консерваторы, желавшие оставить нацистское прошлое именно в прошлом.

Именно на этом фоне и было раскручено «дело Т. Оберлендера». Он оказался одним из высокопоставленных чиновников, политиков или военных деятелей ФРГ, которые были открыто обвинены в совершении преступлений в военное время. Основная публичная роль принадлежала ГДР, но нити тянулись в Москву. Смысл состоял в том, чтобы нанести урон моральному имиджу Западной Германии и изобличить ее плохо скрываемый реваншизм. Соответственно, все это приняло форму активной политической кампании, в то время как мотивы последовательного выявления жертв нацизма и детального изучения ответственности преступников играли второстепенную, инструментальную роль.

Обращаясь к материалам центральной советской печати («Правда», «Известия советов депутатов трудящихся», «Литературная газета»), мы можем сказать, что вплоть до 1959 г. Т. Оберлендер упоминался редко, практически всегда — в контексте международных новостей. Так, впервые на страницах этих изданий он появился в 1954 г. в рамках критики Парижских соглашений и руководства ФРГ как правительства «империалистов», состоящего преимущественно из бывших нацистов или тех, кто сотрудничал с гитлеровским режимом. В январе 1954 г. «Литературная газета» со ссылкой на «германскую демократическую прессу» обвиняла Т. Оберлендера в организации истребления польских патриотов в 1940 г.^[1543] В дальнейшем он фигурировал то как руководитель штурмовых отрядов^[1544], то как сторонник наступательной политики на востоке^[1545], то как проводник в прошлом политики онемечивания^[1546], то как один из тех, кто ныне поддерживает бывших фашистов^[1547]. Австрийский журналист Б. Фрей со страниц «Литературной газеты» обвинял Т. Оберлендера в стремлении силой оружия «освободить ГДР», припоминая ему участие в уничтожении евреев и поляков^[1548]. Апелляция к нацистскому прошлому, совершавшаяся мимоходом в различных статьях, была призвана подчеркнуть реваншизм ФРГ. В этих же целях в конце 1954 г. активно цитировались выступления западногерманского министра, в которых он одобрял перевооружение и призывал разрешить проблему «востока» (т. е. Восточной Германии)^[1549]. Во второй половине 1950-х гг. Т. Оберлендер также продолжал изредка упоминаться как немецкий реваншист^[1550], защитник немецких военных преступников^[1551] и сторонник агрессии против ГДР и прочих социалистических стран^[1552].