Не только люди с Запада, но и сами русские понимают, что это — религиозный обряд. В частных беседах они отпускают шутки по адресу «Владимира Второго», имея в виду, что первым был великий киевский князь Владимир, который в 988 г. ввел на Руси заимствованное у Византии православие. Я помню официальное сообщение ТАСС в ноябре 1974 г. об открытии Мавзолея Ленина после ремонта, продолжавшегося 6 месяцев; целью этого сообщения было окружить Ленина неким религиозным нимбом: «С самой зари бесконечный людской поток протянулся через Красную площадь от гранитной гробницы, которую трудящиеся всех стран считают священной. За полстолетия 77 миллионов человек прошли в скорбном суровом шествии мимо гроба, в котором лежит гений человечества. И, начиная с этого дня, еще тысячи и миллионы людей из всех стран мира придут поклониться Ленину».

Создавая вокруг памяти Ленина невероятную пропагандистскую шумиху, советские руководители пытаются подогреть остывающий идеологический пыл, ибо за фасадом коммунистического конформизма обнаруживаются поразительные противоречия и ржавчина неверия. Конечно, существуют и энтузиасты, но столь же несомненно, что в аппарате ЦК КПСС — самом сердце системы — есть (и они известны моим друзьям) официальные лица, которые в узком кругу высмеивают своих руководителей и цинично относятся к системе. Мне лично довелось познакомиться с членами партии, которые являются близкими друзьями диссидентов, таких, как Александр Солженицын и Андрей Сахаров. Я знал и таких, которые тайком крестят своих детей, устраивают свадьбы и похороны по религиозному обряду, публично заявляют о своей лояльности, а в кругу друзей обмениваются анекдотами о партии. В конце концов, дочь самого Сталина, Светлана Аллилуева, бывшая коммунистка, обратилась к религии и дружила с некоторыми писателями-диссидентами. Ее отступничество так поразило Запад потому, в частности, что в западном мире бытует представление о типичном правоверном коммунисте как о некоем плакатном каноническом образе, исключающем существование скептиков, циников или неверующих внутри партии.

Наш собственный политический опыт не облегчает нам понимания этого явления. На открытой политической арене стран Запада тот, кто вступает в партию, делает это по убеждениям. А в Москве какой-нибудь подтянутый молодой человек откровенно расскажет, что хочет вступить в партию, «чтобы добиться продвижения по службе» или «съездить за границу, а без партийного билета на это нет никаких шансов». Другие приводят в качестве мотива вступления в партию семейные традиции или связи. Люди средних лет припоминают, что стали членами партии в пылу патриотизма военных лет. Немало и таких, которые вступали в партию во время наборов, организованных в войсковых частях, на заводах и в учреждениях, когда людей настойчиво уговаривали вступить в ряды КПСС для обеспечения предусмотренной нормы. «В наши дни в партию вступают почти без причины, — сказал один член КПСС, человек средних лет, — так же, как на Западе ходят в церковь — по привычке, а не из религиозных побуждений». Для карьеристов членство в партии — путь к власти, высокому положению привилегиям, а убеждения — дело второстепенное. Однако иностранцу нелегко проникнуть за идеологический фасад членов партии или любого советского чиновника, чтобы определить, кто из них искренне убежденный коммунист, а кто, как выразился один русский, — «редиска» (красная снаружи, белая внутри). Большинство коммунистов при встрече с иностранцами обрушивают на них такой догматизм, говоря о линии партии, что нормальный диалог становится невозможным. Может быть, это не более, чем заученная позиция, поскольку в присутствии переводчиков, экскурсоводов и других официальных лиц искренний разговор слишком опасен. Я вспоминаю, что как-то на конференции, о которой я должен был дать репортаж, один из ораторов вызвал у меня невероятное раздражение своими особенно категорическими неоднократными высказываниями. Каково же было мое удивление, когда я потом узнал, что этот человек в личной беседе с одним американцем выяснял возможности удрать на Запад. Навязшие в зубах публичные политические заявления этого человека были лишь прикрытием. У москвичей есть анекдот о барьере, на который наталкиваются иностранцы, пытаясь узнать, что же в действительности думают русские: американский ученый, приехав в Москву, спрашивает своего русского коллегу о его отношении к войне во Вьетнаме. Русский отвечает буквальной выдержкой из «Правды». Американец спрашивает его мнение о событиях на Ближнем Востоке, и русский приводит комментарий из «Известий». На другие вопросы американец слышит подобные же ответы. В конце концов, он раздраженно восклицает: «Я знаю, что пишут в «Правде», и в «Известиях», и во всех других газетах. Но вы-то сами что думаете?» «Не знаю, — отвечает русский беспомощно. — Я не согласен с тем, что я думаю».