При том огромном влиянии, какое оказал Ленин на ход истории, он кажется удивительно маленьким в этом своем черном костюме с черно-красным галстуком. Его лицо и руки — единственно видимые части тела — и в самом деле кажутся восковыми. Они имеют желтоватый, слегка темный оттенок, но больше ничто не выдает в них следов времени, прошедшего со дня смерти этого человека, полустолетия, за которое мумия подвергалась таким процедурам, как эвакуация в Куйбышев во время Второй мировой войны, когда немцы угрожали Москве, а также ежегодные реставрации, выполняемые опытными советскими специалистами.

Даже после того, как мы уже миновали гроб, бросив беглый взгляд на Ленина, бдительность охраны не ослабела. Безмолвно мы поднялись еще на два лестничных пролета. Люди шли невероятно тихо, и все же позади себя я слышал, как кагебисты настойчиво требовали молчания. Только по выходе из Мавзолея, когда мужчины стали надевать шапки, я, наконец, почувствовал себя так, словно могу снова нормально дышать. Немцы с удивлением бормотали что-то о строгости дисциплины. Моя русская спутница поинтересовалась моим впечатлением. Я сказал ей, что никогда прежде, ни в одном мемориальном сооружении не видел таких строгостей, такого усиленного контроля. «Американские мемориалы обычно открыты для свободного обозрения, — сказал я, — а в Париже, у могилы Наполеона, куда посетителей пускают группами, я заметил, что они соблюдают почтительное молчание, но подобной бдительности и мер безопасности там тоже нет». «Видите ли, — сказала она в ответ, — так мы охраняем нашего вождя». Она не пыталась защищать советские методы, как это обычно делают русские при таких сравнениях, и мне показалось, что я уловил ироническую нотку в ее голосе, но сказано это было без улыбки, без малейшего намека на то, что и она считает все эти меры чрезмерными. Однако когда мы подошли к могилам героев гражданской войны и бывших вождей, в том числе и Сталина, у кремлевской стены, где меры безопасности были значительно менее строгими, женщина, слегка подтолкнув меня локтем и подмигнув, тихонько заметила: «Ну вот, видите, здесь более свободно».

Изображение советского коммунизма как светской религии давно стало общепринятым, но мне лично справедливость такого подхода открылась тогда, когда я впервые лицом к лицу столкнулся с советским культом Ленина во всей его интенсивности. Кремлевские лидеры используют имя Ленина в качестве постоянного, почти мистического заклинания для обоснования законности любой проводимой ими политики: «Ленин был основателем государства, творцом революции, вершителем истории, и мы идем по его пути. Ленин был величайшим гением и мудрецом, который провидел, как социализм будет развиваться в нашей стране и распространяться по всему миру, и мы продолжаем его борьбу. Ленин был гуманным, добрым, чутким, с обаятельной улыбкой, заразительным смехом; в жизни он был прост и скромен, он был отцом гуманного общества, которое мы улучшаем с каждым днем».