Первый визит президента Никсона в Москву в мае 1972 г. остается для меня примером того, как совершенно беспричинно общественность держат в неведении, причем речь идет не только о вопросах высокой политики, но и о формальной стороне событий. Задолго до поездки Никсона в СССР западная печать пестрела многочисленными сообщениями о предстоящем визите, в то время, как в советской печати было опубликовано лишь одно предварительное сообщение, хотя москвичи были достаточно в курсе дела, наблюдая, как спешно приводился в порядок город, и посмеиваясь по поводу готовящегося большого «книксена» (игра слов: книксен — реверанс). В день приезда Никсона «Нью-Йорк таймс» напечатала карту следования его кортежа из правительственного аэропорта «Внуково» в Кремль. В советской печати этот маршрут не был опубликован. Даже время прибытия президента сохранялось в тайне, и только достаточно проницательные люди догадывались об истинном значении пункта телевизионной программы, туманно название-го: «16.00— международная программа». Тысячи людей воспользовались этим маленьким намеком, чтобы улизнуть с работы и попытаться увидеть первого американского президента, приезжающего в советскую столицу. Но многие просчитались, так как тех сведений, которыми они располагали, было недостаточно. Я сам видел, как толпа примерно из 2000 человек, стоявших в несколько рядов у Манежной площади, вблизи Кремля, все еще продолжала стоять, хотя Никсон в сопровождении кортежа машин уже целых полчаса назад въехал в Кремль через другие ворота, расположенные на расстоянии нескольких кварталов отсюда.

— Почему вы продолжаете ждать? — спросил я нескольких человек.

— Хотим посмотреть, — ответил какой-то студент с портфелем.

— А почему вы не стали с другой стороны Кремля, где он должен был проехать? — допрашивал я.

— Потому что здесь лучше — отсюда лучше видно, — утверждал он, ни о чем не подозревая.

— Но ведь Никсон уже въехал в Кремль с другой стороны, — сказал я. — Я видел, как он проехал. И все уже кончилось.

Молодой человек только ахнул, но с места не сдвинулся. Я ушел, а толпа продолжала стоять, терпеливая, полная надежд и ничего не ведающая.

Этот первый визит Никсона в Москву был ярким примером того, как успешно советское руководство может изолировать свой народ от политической действительности. Русским это событие представлялось совершенно иначе, чем общественности на Западе. Простые люди в России были слишком плохо информированы для того, чтобы оценить как трудности, так и достижения этой встречи. Ни один советский гражданин, кроме узкого круга лиц, принадлежавших к политической элите, не имел никаких оснований ожидать подписания важных соглашений об ограничении гонки стратегических вооружений. Даже такие сокращения, как SALT, ICBM, MIRV, ABM, появившиеся в период стремления к уравновешиванию ядерного потенциала, не вошли и не могли войти в речь советских людей, так как употреблялись в советской прессе очень редко. В течение двух с половиной лет советские сообщения о переговорах по сокращению вооружений ограничивались ничего не дающей информацией о прибытии и отъезде представителей, ведущих эти переговоры. Все находились в полном неведении, кроме людей, весьма близко стоявших к вершинам власти, так что даже один весьма опытный и пользовавшийся доверием журналист, шутя, предложил мне пари на бутылку коньяка, что не будет и не может быть никаких важных соглашений о сокращении вооружений до окончания Вьетнамской войны. Мы заключили это пари до кризиса, возникшего из-за минирования при Никсоне Хайфонского пролива. Этот журналист просто ничего не знал об очевидных, по сообщениям западной печати, успехах, достигнутых в этих переговорах. Что касается Хайфона, то и здесь советскую общественность избавили от волнений осведомленности. В Вашингтоне же явно ощущалась атмосфера, сложившаяся в районе Хайфонского пролива. Международная печать пестрела сравнениями с кубинским ракетным кризисом 1962 г. и домыслами о том, что советские тральщики пытаются прорвать минную блокаду. Демократы обвиняли Никсона в проведении рискованной политики балансирования на грани войны, а действия Белого дома, казалось, подкрепляли впечатление, что он стремится заставить Москву раскрыть свои карты.