Сорокин шагал рядом с ними по поселку и то, что был выше их ростом и приходилось, обращаясь к ним, невольно поглядывать чуть свысока, вдруг начало его смущать.

Но когда Кравченко назвал его доверительно дядей Володей — успокоился. Может, от этого домашнего «дядя Володя» опять почувствовал себя, как в Денисовке...

Теперь он летел обратно. Таежное мелколесье плыло под вертолетом, змейками вились малые реки, стороной далеко-далеко высился над тайгой Становой хребет. Сорокин узнавал знакомые места, зорким глазом выхватывал из глухомани следы старых шурфов, которые они когда-то проходили. Возвращаясь мыслями к делам, которые ждали его в экспедиции, вдруг сердито подумал: «И никто, понимаешь, не требовал отдельного кабинета с окнами на солнце».

Человек с юмором, Сорокин, рассказывая мне позже об этих своих переживаниях, сказал: «Я в тот день сам себе напоминал самовар, в котором угли погасли, а внутри все еще кипит». Размышляя об утреннем разговоре со своим замом, он вдруг вспомнил: «А вот, скажем, Иван Филин, наверное, один, который не заходил по поводу переезда в новое здание».

Всю оставшуюся дорогу до Чульмана под ровный гул двигателей он стал думать о геологе Филине, с которым судьба его давно когда-то связала тоже здесь, в этих местах.

Вот человек, про которого можно сказать, что он всю жизнь прожил на ногах. Филин Иван Петрович сидит против меня, положив на стол тяжелые руки, лицо у него крепкое, сильно обветренное, плечи даже под пиджаком угадываются сильные, а во всем облике, хотя разговор у нас размеренный и спокойный — порыв, движение, будто ему не сидится на месте, потому что обязательно надо идти вперед, все вперед. Это уже — характер.

— ...Сам я полтавский, девятнадцатого года рождения. Учился в Ленинградском горном. А тут финская война. Нужны, говорят, лыжники. А у меня — первый разряд. Пошел добровольцем. Война кончилась — я опять в институт. Меня увлекала минералогия. А был такой минералог Успенский Николай Михайлович, заметил меня, говорит: «Набираю людей в партию, на Бурею едем, олово искать». «Со всем, говорю, моим удовольствием». Молодой был, романтик. Это летом сорокового. Ехали поездом дней пять. Потом — теплоходом до Чекурды. Успенский уехал в Хабаровск на продучет становиться. Меня за старшего оставил, а Леньку Суворова — вместе с ним на финской в одном батальоне были — за коллектора. Нанял я рабочих, купили долбленку и пошли по реке вверх. Тут подоспел Успенский. И лето мы там проработали. Ходили в маршруты, занимались глазомерной съемкой, брали шлифы, тут же промывали. Искали касситерит.