Романтика? Как сказать? Не знаю что это, но как весна — тянет меня в тайгу и все тут. Не могу без нее. Позапрошлым летом были у меня в партии две дивчины из Старого Оскола. Техникум кончают. Тоже все про романтику вечерами гудели. Но, скажу тебе, бедовые девчата: что палатку поставить, что дров наколоть, что на веслах идти против течения. Все делали, другой парень бы не вынес. И не жаловались. Больше того — нравилось.

Он встал, коренастый, большерукий, очень сосредоточенный, сказал:

— Нынче на Алгому пойдем. Это километров пятьсот отсюда, на угле будем работать. Вы не знаете, скоро Владимир Тимофеевич вернется? Как там с оленями решается?

И все глядел в окно. Ему не сиделось на месте. Он всю жизнь на ногах.

Вот о нем-то думал в тот день в вертолете начальник экспедиции, вовращаясь с Дёса в Чульман. Выйдя из вертолета, увидел неподалеку на траве свернутую палатку, закопченное ведро, мешки с образцами. Двое заросших молодыми бородами ребят сидели тут же. Вгляделся — нет, не свои.

— Откуда, хлопцы?

— С Олимпийского месторождения, — трогая бородку и словно оправдываясь, сказал тот, что был в очках: — Пять месяцев ходили.

— Пласт?

— Нет, склонное, — отозвался другой и, помолчав, добавил: — Между прочим, девяносто процентов руды.

Сорокин ехал домой и думал о том, что, может, он был не прав утром в разговоре со своим заместителем? Может, и вправду все они заслужили по отдельному кабинету с окнами на солнце — старые бурильщики из Денисовки, прирожденный съемщик Филин, сын профессора Кравченко. И вот эти два незнакомых геолога тоже. Только почему-то они не приходят и не просят.

1981 г.

Лодейное поле

Лодейное поле

Люди в санатории знакомятся быстро, и сразу же устанавливаются простые и добрые отношения: никто ничем не связан на отдыхе...

Леонид Иванович стоял первым во главе длинной очереди за билетами на вечерний сеанс. Этим летом в Крыму стояла сильная жара. Солнце палило нещадно, пахло разогретой хвоей и розмарином. Кассир лениво копался в своем окошке-амбразуре. Очередь нервничала, готовая во всем обвинить Леонида Ивановича. От жары и волнения рубаха на спине у него взмокла и пошла темными пятнами. Проклиная все на свете, Леонид Иванович ежился от неуютности. И тогда из очереди вышел темноглазый человек и стал обмахивать Леонида Ивановича сложенной вдвое газетой, сочувственно приговаривая:

— Жарко, браток, жарко...