И не только эта фраза. Там же есть еще грандиозная фраза: «письмо Татьяны предо мною, его я свято берегу. Читаю с тайною тоскою, и начитаться не могу».

Сразу фантазия включается: значит, оно одно-единственное за всю жизнь, и сколько же ты времени его читаешь? Уже, получается не день, не два, не неделю, не месяц, а где-то далеко, сидя в кресле-качалке где-нибудь на Адриатике или в Ницце. И ты один. И ты читаешь это письмо. Оно уже истрепалось. И что же придумывает режиссер? Я достаю это письмо из портмоне, а девчонки письмо выхватывают, пытаются тоже читать – и разрывают.

Они приносят мне обрывки письма. И я начинаю укладывать их, и получается такой портрет из обрывков письма. Его я вешаю на стену. И ты понимаешь, что оно было настолько уже ветхое, что просто разлетелось. Это не девчонки его порвали. Это время, когда Онегин читал и начитаться не мог.

И ты понимаешь: боже мой, одна фраза! «И начитаться не могу». И «счастье было так возможно»!

АКТЕР, РЕЖИССЕР

ДАНИЛА КОЗЛОВСКИЙ:

ДАР НАДЕЖДЫ

Д. З. Я знаю, что вам очень нравится книга «Великий Гэтсби»[106] Фицджеральда. Но ведь Гэтсби – это человек, который все время играет какую-то роль, он самого себя придумал, и даже имя у него ненастоящее…

Д. К. Да, но в то же время про Гэтсби в романе замечательно сказал Ник, герой, от лица которого идет рассказ: «Если мерить личность ее умением себя проявлять, то в этом человеке было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни… Это был редкостный дар надежды, романтический запал, какого я ни в ком больше не встречал и, наверно, не встречу»[107]. Я уже от себя добавлю, что в Гэтсби был какой-то не просто романтический запал, а действительно трагический романтизм, который в итоге и привел его к страшному финалу. А еще была его болезненная, странная, колоссальная преданность чувству, которое когда-то, когда он был совсем молодой, ему довелось испытать и которое в конце концов его уничтожило.