Рим шел прямо к гибели, считает Тихомиров, но его спасла единоличная власть. Юлий Цезарь лично обладал чисто монархическим ощущением. Он открыто ставил себя выше республики, окружил себя всевозможными почестями, принял титул Отца отечества, поставил свою статую среди статуй царей. И народ был очарован Цезарем. Но всеобщее умонастроение было таково, что верховную власть Цезарь не принял, а взял лишь власть управительную. Мы часто забываем о том, что не только Цезарь, а все последующие императоры, кесари (по имени Цезаря) формально, фиктивно избирались сенатом и народом всегда. «Таким образом, власть императорская по существу все-таки оставалась не верховною, а лишь делегированною от народа… Как при республике самодержавный народ поручал всю управительную власть аристократии, так он передавал теперь всю власть Кесарю» (с. 119). Фактически императорская власть становилась верховной, но, отмечает Тихомиров, «вместе с тем и решительно ничем не осмысленною» (с. 124). Власть эта стала походить на восточную деспотию. Из-за ослабления нравственного мотива власть стала терять свое притягательное влияние. «Лишь появление Константина Великого спасло Империю, ибо Константин нашел, в условиях своего времени, новый тип верховной власти, имеющей ясный идеократический элемент» (с. 125). Рим был спасен сначала единоличной властью с появлением Цезаря. Однако все последующие императоры законодательно не обладали верховной властью. Их власть по-прежнему была доверенной, делегированной Римским Сенатом и народом. «Отсюда непрочность этой власти со стороны нравственной, и ее фактическое всесилие, способное переходить в деспотизм» (с. 133). Римское общество разлагалось все более, армия, переполненная наемниками, часто инородцами, становилась судьей и арбитром политического режима.

Константин Великий нашел идею верховной власти в христианстве, христианизировал государство и благодаря этому продлил существование Римской империи, в ее Византийском варианте, еще на 1000 лет. Император смотрел на себя, как на Божия служителя, действующего в согласии с Церковью, даже называл себя «епископом дел внешних». Тихомиров считает, что от духа христианства Константин и его преемники получали только идею верховной власти, но никакой политической доктрины не приобрели. Поэтому, беря от христианства идею верховной власти, они оставались при Римской императорской доктрине государственности. С одним отличием: идея нации, республики переносилась на церковь.

По законодательству Юстиниана (527–565) в государстве признавалось существование двух равноправных властей. Отношения двух властей – священства и императорства – напоминают отношения души и тела. Юстиниан провозгласил: «церковные законы имеют такую же силу в государстве, как и государственные…» Лев Философ «отменяет все законы, противоречащие канонам». С другой стороны, Халкидонский собор постановил, что все законы, противоречащие канону, не имеют силы. Именно за это, за теснейший союз церкви и государства, так ненавидят Византию масоны и либералы. Фотий в Номоканоне заявляет, что все законы, противоречащие канонам, недействительны. «Это есть основная точка зрения Византийского законодательства» (с. 153). Тихомиров отмечает, что даже такой хулитель Византии, как Владимир Соловьев, вынужден признать, что с 842 года, с момента окончательного уяснения содержания Православия, уже не было ни единого императора-еретика или ересиарха в Константинополе.