В противоположность этому восстановлению смыслового целого, которое может быть только мифологическим (проступающим сквозь современные формы идеологии и практического поведения), секуляризованное время мечтаний, грез, желаний, включая и консьюмеристскую психологию обыденного, представляет собой цепочки или звенья прежних мифологических образований, радикалы архаики (включая и трикстерские посещения верхнего и нижнего мира, помощь «чудесных помощников» или обратное течение времени, как в платоновском мифе о том, что люди рождаются стариками и постепенно молодеют, пока не становятся бессмысленными младенцами и исчезают).

Линейное или универсальное время охватывает все прочие формы организации времени, синхронизирует их на чисто условной, формальной шкале бессобытийного, бескачественного порядка, допускающего любые действия и взаимодействия (по масштабу, протяженности, конструкции представлений, вектору направленности событий и т. п.). Устойчиво воспроизводящийся социальный порядок взаимодействий задает всеобщие шкалы социального времени, тем самым вводя известный релятивизм в проблематику социального времени отдельных групп и институтов. Но релятивизм этого рода – не содержательный, а методический: он требует принимать во внимание субъективно полагаемые самим действующим смыслы действия (своего и своего партнера или третьих лиц), их сочетания и последовательные порядки согласования. Универсальное время может возникнуть только в границах современного общества или синхронизации действий с ним. А это означает, что необходимо наличие многообразных и дифференцированных социальных институтов и сложнейшей групповой структуры, координируемых универсальными формами синхронизации времени.

Возможно существование едва, полу– или недомодернизированных обществ, где лишь некоторые институты (при исключении всех остальных) функционируют в режиме универсального времени. Таковы были при Сталине научные институты, связанные с военным производством или разработкой атомного оружия, разведка и другие, выпадавшие из состояния закрытого социума и имевшие доступ к мировым каналам информации. Но сохранять подобный режим закрытости на протяжении долгого времени невозможно, поскольку такое состояние способствует изоляции и закукливанию соответствующих образований, отрыву их от других институциональных сфер. Неизбежным следствием такой политики будет подавление институциональной дифференциации, а значит, стагнация общества, экономики, науки и их деградация[318].

Для нас здесь важно обратить внимание на то обстоятельство, что широкое распространение (в России) линейного времени и соответствующих социальных и культурных форм сознания и поведения, – достижение самого недавнего прошлого. Сами механические часы (напольные), в отличие от Западной Европы, появились в России лишь при Алексее Михайловиче, то есть в конце XVII века, когда в Европе давно уже производились часы для персонального пользования – в виде брелока («луковицы»), кулона или даже перстня, а при поездках использовались более громоздкие часы в специальных футлярах, размером с современный будильник. То же самое можно сказать и о появлении городских часов – курантов в Москве, которые, в сравнении с западноевропейскими городами, запоздали на два-три века. Конечно, в монастырях и центрах церковной жизни были свои системы литургического времени, но они, как правило, не оказывали влияния на порядок организации жизни вне своих пределов.