Крах советской системы, вызванный невозможностью воспроизводства высшего уровня управления, не затронул кардинальных оснований этого общества-государства. Распад системы выражался прежде всего как борьба различных фракций номенклатуры, ее второго и третьего эшелонов[396]. Сама по себе предопределенность периодических кризисов в тоталитарных режимах обусловлена отсутствием институционально упорядоченных и урегулированных правил передачи власти, точнее – их принципиальной недопустимостью, невозможностью для власти, которая сама конституирует социальный порядок, не будучи, в свою очередь, чем-либо ограниченной. Поэтому каждый цикл тоталитарных режимов определяется сроком жизни очередного диктатора[397], но уход его не меняет принципиально структуры общества, хотя и вызывает потребность в частичной адаптации к идущим в мире изменениям.

То же самое относится и к путинскому режиму. Его попытки восстановить централизованный государственный контроль в прежнем объеме без сопутствующих социальных механизмов (террора политической полиции, не имеющей каких-либо правовых ограничений и сдержек, насаждения единой идеологии, атмосферы страха и т. п.) трудно реализуемы, поскольку без широкомасштабных массовых репрессий нельзя подавить или сдержать постоянно возникающие неформальные (теневые, серые, сетевые) связи и структуры обмена ресурсами и коммуникациями между различными группами и институтами[398]. Сочетание роста массового потребления (в 2002–2012 годах) с идеологической ретро-ориентацией политики позволяло до определенного момента гасить возникающие очаги социального недовольства или канализировать его, переводя объяснение причин разного рода «трудностей» на внешних и внутренних врагов, на предшественников, на коррумпированных и некомпетентных чиновников и пр. Тем не менее быстрое расползание коррупции свидетельствует не столько о падении общественной морали, сколько о настоятельной потребности институционального согласования частных, групповых и институциональных интересов. Поэтому коллизии такого рода оказывают разлагающее воздействие на саму систему централизованного государственного контроля.

Государственно-патерналистские установки оказываются значимыми для большей части населения страны, поскольку в условиях падения экономики и жизненного уровня у основной массы нет достаточных ресурсов для независимого от государства существования. Неудовлетворенность фактическими результатами этой деятельности государства становится почвой социального протеста и дискредитации властей, однако среда, где сохраняется потенциал социального протеста, отличается консерватизмом и неспособностью к самоорганизации – это недовольство социально слабых, государственно зависимых групп (работников госпредприятий и учреждений и пенсионеров). Оно не опасно для режима, поскольку, как и разложение верхних эшелонов власти, протекает по логике «понижающей адаптации», свойственной советскому человеку. Иначе говоря, институциональные рамки «советского человека» сохраняют по инерции свою значимость, хотя уже далеко не в той мере, как это было в советское время.