Хотя многие признавались в том, что им не очень приятно читать, как Вивьен хвалит «зло» в обличье Сатаны и демонического лесбийства, одна из самых именитых феминисток в литературоведении, Сьюзен Губар, более одобрительно высказывалась об использовании Вивьен декадентских метафор, отмечая, что она «сумела подпитаться энергией от декадентской отчужденной лесбиянки», чьей неотъемлемой характеристикой оставался демонизм: «Богомерзкое сладострастие и неумолимая жестокость лесбийского желания в художественной прозе и поэзии Вивьен… обнаруживают демоническую мощь, которая привлекала Бодлера и Суинберна к образу роковой женщины-лесбиянки»[1734]. В случае Вивьен, как нам кажется, это «демоническое могущество» заключается в основном в силе символического языка, вносящего смятение в ряды христиан-консерваторов и, что еще важнее, одновременно выражающего понятие о лесбиянках как о славных «белых воронах», которые, подобно мильтоновскому Сатане, вырвались на волю из-под власти Отца. По мнению Губар, Вивьен «бросает к тому же бунтарские намеки на то, что лесбиянка — самый наглядный образчик декадентства, а декадентство — в первую очередь лесбийская литературная традиция»[1735]. Такая трактовка наделяет Вивьен большой самостоятельностью: получается, что она не просто пассивно впитала декадентство, а активно узурпировала его. Истина, наверное, находится где-то посередине, и не следует забывать о том, что ни один автор не может полностью контролировать свой материал или сохранять абсолютную независимость от жанровых условностей.

Бонни Циммерман так высказывается о последовательницах Вивьен из более поздних поколений лесбийских писательниц: «Если не в силу других причин, то в порядке самозащиты мы объявляем отчужденность высшей и особенной ценностью и прославляем звание изгоя… существа зубастого и клыкастого, наделенного страстями и целями: неприступного, страшного, опасного, иного: выдающегося»[1736]. Эта тенденция культивировать свойственную чужаку-изгою манию величия (или же играть с собственным раздутым образом), которая столь выпукло обозначена в творчестве Вивьен, в XIX веке присутствовала и во многих проявлениях сатанизма вообще. Поэтому сближение этих двух векторов выглядит вполне логичным. Использование сатанических мотивов у Вивьен — хотя и отличается своеобразием, то есть откровенно гиноцентричным, антимаскулинным и лесбийским содержанием, — не является простым случаем заимствования какого-то обособленного мотива, скажем, у Бодлера или Мендеса. Оно представляет собой освоение больших кусков сатанистского дискурса, взятых из разнородного и обширного фонда радикальных идей, которые подпитывали романтизм и декадентство вообще. Потому сатанизм Вивьен прямо-таки бурлит интертекстуальными отсылками, хоть это и не бросается в глаза большинству современных читателей. Надеюсь, здесь нам удалось обнажить значительное количество этих важных смысловых связей.