Поскольку этот текст помещен в поэтический сборник, где речь идет в основном о любви между женщинами, не будет большой натяжкой предложить следующее толкование: два падших ангела, чьему счастью мешают запреты недалекой толпы, символизируют лесбиянок, которые предстают какими-то дьявольскими «недочеловеками» и противопоставлены неотесанному и нетерпимому большинству. У стихотворения с простым названием «Люцифер» содержание — гетеросексуальное: лирическая героиня обращается к Сатане (мужского пола) как к своему любовнику. Она признается в ненависти к дневному свету и в страсти к сумеркам — той поре суток, когда ее возлюбленный, маша крыльями, заключает ее в объятья[1743]. Затем она размышляет о его «греховных очах» и «тонких губах» и, наконец, молит: «Дай мне погибнуть в твоих объятьях, / Мой Бог и Любимый, о Люцифер!»[1744] Обозреватели придирались к сатаническому содержанию в произведениях поэтессы, а австрийский критик Фриц Маутнер (1849–1923) написал о ней так:

Мари Мадлен — ведьма; она была на Блоксберге, танцевала там со всеми дьяволами, и она заверяет нас — с меньшим разнообразием, чем было бы приятнее слышать большинству из нас, — в том, что она — ведьма[1745].

Как и Вивьен, Мари Мадлен очень притягивали образы роковых женщин, и она писала стихи, например, о Мелюзине (сборник «Красная роза страсти», 1912)[1746]. Регулярно фигурируют в ее произведениях и наркотики, например, в «Кокаине» (сборник «Угар», 1920) — провокационной литании ее «волшебному лекарству», «сказочной пыли», «любимой соли»[1747]. Есть и несколько стихотворений, где заметно любование мнимой порочностью и садизмом лесбиянок, — например, скабрезное «Распни» («На Кипре»), где лирическая героиня рассказывает, как она распяла свою любовницу. Поскольку вся книга посвящена Фелисьену Ропсу (сама по себе говорящая деталь — учитывая сочетание сатанизма и лесбийства), то можно предположить, что конкретно это стихотворение могло быть навеяно его скандально-знаменитым «Искушением святого Антония», где изображена нагая женщина на кресте. В стихотворении «Бродяги» («На Кипре») лирическая героиня обращается к любимой женщине:

По мнению Фадерман, такие стихи демонстрируют простое усвоение декадентских метафор, из‐за чего «женщин, признающихся в любви к другим женщинам, неизбежно преследует отвращение к себе и чувство вины»[1749]. Я же не уверен, что это обязательно так. Ведь Пшибышевский, усвоив негативные стереотипы, связанные с поведением авторов-декадентов, отнюдь не пригвождал себя к позорному столбу, чтобы вечно и добровольно терзаться там чувством вины и стыда. Напротив, он даже получал некоторое удовольствие от разыгрывания различных нарративов греха и декаданса. Трудно поверить, что женщины не могли относиться к этому так же. А конкретно в случае Мари Мадлен (как уже отмечалось выше) мы можем еще и предположить, что в ее шокирующих описаниях лесбийской любви мог скрываться и элемент розыгрыша, потому что изначально ее подростковые стихи задумывались как эпатаж и провокация (и, возможно, она сама вовсе не была лесбиянкой). То, что эта тактика оказалась чрезвычайно успешной в коммерческом отношении, и потому поэтесса продолжила идти тем же путем, — уже другое дело.