Если в праве Вивьен числиться среди родоначальниц лесбийской субкультуры никто не сомневается, то ее статус писательницы-феминистки — на более специфическом политическом уровне — не раз оспаривался. Некоторых смущало ее пристрастие к декадансу и обильное заимствование декадентской лексики при поиске своего языка сопротивления. Лиллиан Фадерман писала, что поэзии Вивьен чужды феминистские идеи, которые она высказывала в других своих текстах. Она критиковала ее стихи за обилие бодлерианских образов, в которых лесбийство отождествляется с темной и порочной изнанкой вещей. И потому, аргументировала Фадерман с крайне презентистских позиций, Вивьен «не представляет ценности для современных лесбиянок, которые давным-давно расколдовали себя от эстетско-декадентских чар»[1716]. Как бы ни обстояло дело для большинства лесбиянок в 1981 году, когда Фадерман писала свою работу, ее суждение мало что сообщает нам о стихах Вивьен как о культурном явлении своей эпохи.

У Фадерман есть еще более хлесткие слова о поэтессе:

Судя по стихам, да во многом и по жизненному пути Вивьен, она до мозга костей пропиталась инфантильной театральщиной эстетско-декадентской литературы. …Ее очарованность декадентско-эстетским мироощущением как в литературе, так и в жизни превратила ее в фальшивку[1717].

Упреки, которыми Фадерман осыпает Вивьен за несоответствие идеалу феминистки — если судить по калифорнийским стандартам 1980‐х годов, служившие ориентиром для самой исследовательницы, — типичный пример того самого антиисторического подхода, от которого нам хотелось бы решительно отмежеваться. К тому же в нем практически отсутствует истинное понимание механизмов принятой в декадентстве инверсии таких понятий, как грех и зло, и представлен чрезмерно упрощенный взгляд на поэтические произведения, насыщенные иронией, бунтарскими деконструкциями и преднамеренными (а также непреднамеренными) двусмысленностями. Мы не ставим перед собой вопрос о том, соответствует ли Вивьен определенным представлениям о «настоящей» феминистке, или может ли она сегодня быть полезна кому-либо как политический автор. Мы хотим разобраться в том, как Вивьен использовала современный ей дискурс сатанического бунта, чтобы сформулировать то, что, очевидно, и для нее самой, и для ее окружения было в некотором смысле феминистской идеологией. А еще нам хотелось бы понять то, что она сформулировала, при помощи значимых интертекстов. Таким образом, мы проанализируем механизм, посредством которого Вивьен использует образ Сатаны как оружие нападения на патриархальность: к каким культурным традициям она обращается, какие риторические стратагемы использует, и как сама Вивьен справляется с противоречиями, обнаруживаемыми в материалах-источниках.