Но все же, при всей общности жажды убийства, расправы с «возвышенными», характерной для всех движений, проповедующих коммунистическое полное равенство, коммунистическую общность имущества (и здесь, как мы видим, нет различий между призывами Ленина к расправе и призывами таборитов, Разина), коммунизм, выводимый из атеизма, из марксистского материализма, оказался куда более жестоким, кровавым, чем коммунизм христианских ересей.

Еще Дидро обнаружил, что даже нормальный человек на расстоянии, издалека, менее болезненно воспринимает убийство человека, чем вблизи, сталкиваясь взглядом с глазами жертвы. Так вот – мне кажется, на эту тему никто всерьез не думал – Ленин, большевики легко отправляли на смерть тысячи и тысячи людей, ибо их марксистское мировоззрение с его предельной абстрактностью переносило муки приговоренных ими к смерти людей в историческую бесконечность. В том-то и дело, что идеал коммунизма как «цель бесконечно далекая» давал возможность вождю-палачу на бесконечно далекое расстояние отвести от себя мысли о муках людей, которых он приговорил к смерти. Ничто так не замораживает сердце, чувство греха, сострадания, вообще все человеческое, как «бесконечно далекая цель». Для них, марксистов-атеистов, не было мук отдельного человека не только потому что они воспринимали мир в классовых категориях, но и потому что вера в какие-то особые законы истории устремляла их сознание в пустоту бесконечности, где нет места ни для чего личного.

И я не думаю, что идеологи национал-социализма обладали большим осознанием жестокости своего террора против евреев и коммунистов, чем их братья по мессианизму – большевики. Соотношение рационального и иррационального одно и то же. И у первых, и у вторых жестокость и терроризм оправдывается необходимостью борьбы с мировым злом. Логика дистанцирования от мук своих жертв и у коммунистов, и у национал-социалистов абсолютно одинаковая. Для большевиков буржуи и попы – не люди, для нацистов не люди евреи и коммунисты.

Я, конечно, согласен с идеей, что запредельный терроризм Сталина, приведший к гибели миллионов людей, шел не только от исходной жестокости агрессии и терроризма марксистского учения о классовой борьбе, но и от исходного природного садизма этого человека, от его исходного комплекса интеллектуальной неполноценности. Все-таки, наверное, на него давило воспоминание о насмешках над ним Бухарина и Троцкого, называющего его «великой посредственностью». В российской литературе, посвященной исследованию психологических корней большевизма, достаточно много говорится об исходной духовной болезненности людей, образовавших ленинскую гвардию, людей, одержимых жаждой разрушения, жаждущих власти прежде всего для «сверхкомпенсации своей социальной неполноценности».[420] Но все же надо видеть правду. У Сталина было куда больше оснований для личного дистанцирования в бесконечность истории от мук приговоренных им к смерти людей, чем у Ленина. Ленин приговаривал к смерти людей во имя ускорения движения человечества, России к царству коммунизма, к победе пролетарской революции во всемирном масштабе. А Сталин, как верующий марксист, мог оправдывать свои репрессии еще и необходимостью сохранить победу большевиков, сохранить результаты уникального, первого в истории человечества опыта по устройству жизни на коммунистических началах.