И еще одно замечание по поводу западных читателей: в книге я привожу цитату Сола Беллоу о героях, переживших Холокост: «Но переживут ли они испытание свободой?» В своих романах Беллоу пишет о «спящем сознании», являющемся главной угрозой Западу. А мне кажется, что главная опасность, подстерегающая западного читателя, – его склонность принимать личные свободы как должное; западный читатель чувствует себя слишком уютно, слишком «как дома», и не способен посмотреть на себя со стороны. Поэтому я очень рекомендую западным людям скорее начать читать Набокова, чтобы почувствовать себя немного неуютно. С момента моего приезда в США это стало моей навязчивой идеей: мы стали пренебрегать воображением в пользу упрощений и выжимок, а политизация, поляризация и культ селебрити заняли место оригинального мышления и воображения. Разве может культура процветать, быть динамичной и развиваться без поэтического восприятия, без способности примиряться с парадоксами и противоречиями, которые неизбежно возникают у думающей, наделенной воображением личности? Я опасаюсь, что преуменьшая значение гуманитарных предметов в системе образования и политизируя все сферы до такой степени, что чтение ради чистого чувственного и интеллектуального удовольствия становится редкостью, мы попадем в ловушку «атрофии чувств», пользуясь выражением Беллоу. И именно это должно нас волновать – угроза утратить способность чувствовать и мыслить.

Читательский клуб Random House: В книге вы пишете об «американском мифе». А существует ли в Америке «миф об Иране» и есть и у этих двух мифов точки соприкосновения?

Азар Нафиси: Могу сказать одно: когда я приехала в США, я удивилась, насколько политизировано восприятие Ирана американцами. Поначалу меня это очень раздражало, потому что когда я жила в Иране, мне казалось, что правительство конфисковало все наши представления о себе и заменило их одним-единственным представлением. Я надеялась, что когда приеду в США, окажется, что люди здесь имеют свободный доступ к информации и знаниям и потому видят все разнообразие иранской действительности, все противоречия и парадоксы. Но, к сожалению, главенствующим представлением об Иране оказалось то самое, что было навязано нам нашим правительством. Миф об Иране оказался очень примитивным, он сводился к самому базовому набору представлений. Во-первых, меня смутило то, что со времен Иранской Революции 1979 года очень разные страны с совершенно разной средой, историей и традициями – Малайзия, Иран, Турция, Афганистан, Саудовская Аравия – все они вдруг свелись к одному компоненту – религии. Их стали называть «мусульманским миром». Разве мы говорим так о Европе и Америке? Во Франции, Германии, Великобритании и США живет преобладающее число христиан, но мы же не называем эти страны «христианским миром». Однако страны, которые я перечислила, хотя у них гораздо меньше общего, чем у Европы и США, мы называем «мусульманским миром», а религию сводим к ее самой экстремальной разновидности. Это все равно что сказать, что вся Америка такая, какой ее описал Джерри Фалуэлл[113], потому что это христианская страна, не отдавая себе отчет, что религия всегда должна оставлять простор для интерпретации, иначе она не сможет быть динамичной и процветать. Религия не может быть делом государственным. А государство не может указывать, что религия может быть только одна, идеология – только одна, и требовать от граждан соответствующего поведения.