Комиссия опубликовала свой отчет в августе. Он не был таким острым, как ожидалось. Там не говорилось достаточно подробно ни об ограничивающих факторах, характерных для марокканской общины, ни о том, что органы власти редко склонны предоставлять североафриканцам равные с прочими возможности. Возможно, чиновники-бюрократы не выдержали накала ежедневного общения с новыми репатриантами. Но вполне возможно также, что они, как и многие другие израильтяне, утратили тот идеализм, который был присущ евреям в дни, предшествовавшие созданию государства. Ведь после 1948 г. для того, чтобы получить жилье, продукты питания и работу, приходилось все чаще пользоваться покровительством и политическими связями. У ашкеназов эти связи были. У сефардов — нет. И потому последние нередко получали такую работу, где они не могли составить конкуренцию выходцам из Европы.

С другой стороны, в отчете справедливо отмечалось, что с момента прибытия в Израиль североафриканцы были подвержены целому ряду серьезных психологических потрясений. В репатриантских лагерях они столкнулись с ситуацией, отмеченной противостоянием между евреями Европы и Магриба, а впоследствии они обнаружили, что такое же противостояние существует и в обществе в целом. Европейцев буквально преследовал страх “левантизации”. Согласно их нормам и критериям, отсталые восточные люди подлежали “реформированию” — то есть “очищению от примеси ориентализма”, как писала в сентябре 1950 г. газета Давор, орган Гистадрута. Идея “реформирования примитивных личностей”, преобразования их согласно европейской модели, являлась доминирующей тенденцией израильских попыток приобщения репатриантов к новой культуре в ходе иммиграционного процесса, начавшегося после 1948 г. (Глава XVIII). Все это вызывало и негодование, и обиду выходцев из стран Востока. Как писал в 1959 г. в одной из израильских газет некий еврей из Индии, “мнение, будто бы западная культура и цивилизация выше, чем “летаргическая” и “сонная” цивилизация Востока, все еще разделяется многими мыслящими израильтянами. Они, очевидно, полагают, что европейская культура — это “плавильный котел” и все прочие культуры должны в нем раствориться”.

В отчете комиссии рассматривается еще одна и, пожалуй, самая серьезная обида. На протяжении всего периода французского владычества в Северной Африке душу марокканца разъедало состояние, известное как “раздвоение личности”. В Магрибе евреи познакомились с французской культурой, что называется, “из первых рук” и восприняли немало ее, пусть даже чисто внешних, черт. Они даже рассчитывали занять влиятельные места во французской администрации и французском обществе. Этим надеждам не суждено было сбыться: колонизаторам евреи не нужны были ни в каком качестве. Прибыв в Израиль, иммигранты из Магриба полагали, что добьются того признания, в котором им было отказано дома. Они, однако, увидели, что большинство постов, на которые они рассчитывали в Марокко (хотя так и не получили) и которые они надеялись теперь получить в Эрец-Исраэль, предназначаются ашкеназам. Сильнейшим ударом по самолюбию стала также попытка переселить их из города в сельскую местность — если учесть, что в Марокко еврейская миграция была направлена именно в сторону города; кроме того, их хотели заставить трудиться на земле, а ведь в Северной Африке сельское хозяйство считается уделом нищих феллахов! И, не будучи сами уверенными в том, какая именно из составных частей, восточная или европейская, является отражением их истинного характера, дважды отвергнутые — сначала французами в Марокко, а затем и ашкеназскими охранителями нового, западного порядка в Израиле — магрибские евреи почувствовали себя глубоко оскорбленными. И вот, устроив беспорядки в Вади-Салиб и в других местах, они таким образом дали выход своим эмоциям.