Выгорание пришло ко мне сначала в виде бессонницы, потом накрыло таким бессилием, что подняться с кровати было подвигом. Так началась депрессия, и я лечилась. Не стану утверждать, что дело на сто процентов было в работе. Разумеется, это не так. Были и остаются не связанные с профессией факторы. Но работа добавляет переживаний, стресса и уныния.

Мне помогли психотерапия и таблетки. А еще разные личные методы, которые я нашла опытным путем.

Я начала бегать. Просто однажды заметила, что после пробежки голова свежее, дышится легче, а ком внутри рассасывается. После эмоционально тяжелых интервью я бегу. И прямо на бегу чувствую, как меня отпускает. Бег давно стал привычкой, перестав быть способом прийти в себя. Теперь я бегаю почти каждый день просто так, потому что это поддерживает во мне силы и наполняет радостью.

Я полюбила походы. Уезжаю в многодневные пешие путешествия с тяжелым рюкзаком. Это отлично разгружает голову и наполняет хорошими, новыми эмоциями.

Отключила мессенджеры (оставила только самые важные чаты), снесла приложения соцсетей с телефона (оставила «Инстаграм», в нем успокаивающие котики и женщины, наносящие макияж, на это можно смотреть вечно), ограничила чтение новостей, потому что все наши новости, вы знаете, какие.

Никогда не вступаю в дискуссии в соцсетях. Никого не проклинаю, никому ничего не доказываю. Пустая трата времени, сил и нервов, которых и без того немного.

Один раз в неделю (а иногда два, если ничего не горит) я стараюсь отдыхать. Журналист — человек, который работает всегда. Ты либо пишешь, либо собираешь материал, либо его обдумываешь (тоже работа). У нас нет выходных, но они, конечно, должны быть. К этому, кстати, я шла очень долго. И до сих пор иногда зарабатываюсь и забываю отдохнуть. Но, постепенно, уверена, хотя бы один выходной в неделю станет такой же привычкой, как и пробежки.

ГРАНИЦЫ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Помогают не выгорать и четко отстроенные границы. Но иногда очертить их не так-то просто.

Журналист ли я, когда Елена просит навестить ее после похорон Оли? Журналист ли я, когда она просит совета о том, как быть дальше? Журналист ли я, когда на ее сомневающееся «Я должна остаться в Москве ради сына, но боюсь, что не справлюсь», отвечаю, что, конечно, она справится. Когда говорю, что она сделала все, что могла. Что не должна себя винить. Что я обязательно приеду. И когда приезжаю, чтобы обнять ее и пить чай, кто я?

Я часто размышляю об этом. Кто я больше, журналист или благотворитель? Или есть какое-то другое слово (ну, какой из меня благотворитель-то, в самом деле)? Кто мы все, журналисты странного издания «Такие дела», которые так часто сталкиваются с чужой болью?