А между тем «Антоний и Клеопатра» одна из самых глубоких шекспировских трагедий, которая и сейчас поражает не только художественной силой, но и удивительный чувством исторической правды. В характере Антония с замечательной выразительностью развернута тема падающего Рима. Он еще стоит как будто нерушимый, этот город, ставший мировой державой. Его солдаты побеждают на суше и на море. В его казну стекаются богатства со всего света. У него еще есть мужественные полководцы с холодными жестокими глазами, с твердым шагом и трезвым умом. На его долю еще оставлены дни славы и великолепия. Но где-то глубоко внутри уже обозначилась первая трещина, уже начался процесс распада. Империя, выросшая на основе рабовладельческого хозяйства, идет к своему концу.

В образе Антония и звучит этот первый надлом в психологии человека близящегося упадка. Из завтрашнего дня глядит на этот как будто крепко стоящий мир лицо Антония в лавровом венке, лицо победителя, тронутое первым движением усталости, разочарования, размягчающей чувственной привязанности. Воля к действию вырождается в любовную страсть. Любовь как оцепенение когда-то деятельной натуры, переход в стихию неподвижности и созерцательной лени.

Шекспир ловит это оцепенение в самом процессе. В его трагедии Антоний пытается сбросить с себя сковывающую неподвижность, он судорожно пытается действовать, но вера в целесообразность движения потеряна. Смысл действия исчез. Его рука выпускает меч, его взгляд становится задумчивым и человечным — может быть, слишком человечным. Антоний готов все понять и все простить. Даже в самый решительный момент схватки он прощает Энобарбу его измену и отсылает ему в лагерь Октавиана все его имущество. Энергия, когда-то двигавшая его на подвиги и победы, угасает.

Антония губит не Клеопатра. Любовь к ней вырастает в его судьбу только из-за ощущения им конечной точки своего пути. Это превосходно показано Шекспиром в сцене, когда Антоний решает бросить Клеопатру и уезжает в Рим. Жизнь диктатора как будто возвращается к нему. Но в словах и в поступках Антония уже нет силы.

Антоний еще одинок в воинственном, подтянутом и бряцающем оружием Риме. Через полстолетия его характер станет более распространенным. Он получит свое развитие и философское обоснование. А сейчас еще Антоний кажется пораженным какой-то странной небывалой болезнью. С брезгливый любопытством смотрят на него светлые глаза молодого Октавиана. С недоумением оглядываются на него суровые прямолинейные легионеры, и сам Антоний словно прислушивается к себе, не понимая, что с ним происходит. В нем рождается человек «конца века», ослабленный противоречиями, безверием и ощущением бесцельности движения.