Тот же стиль проведен и в планировке сценической площадки, в размещении на ней вещей и предметов, в системе мизансцен. Здесь господствуют симметрия, расчисленный порядок.

Симметрия в трельяже первого акта с легкой аркой над проходом в середине и с боковыми «крыльями». Симметрия в двух огромных зеркалах удлиненно-овальной формы, торжественно висящих друг против друга на стенах в доме Чебоксаровых; в парных стенных бра из бронзы, расположенных в том же чинном порядке; и в таких же парных люстрах, подвешенных высоко в воздухе и гармонично замыкающих с двух сторон задний план сцены.

Прием подчеркнутой симметрии режиссер применяет не только при размещении вещей и предметов на площадке, но и на живом человеческом материале. Так он делает в конце первого акта, когда выводит на просцениум из боковых портальных дверей двух официантов, одетых в форму дворцовых лакеев, в белых чулках и в богатых ливреях. Они стоят по обеим сторонам авансцены, перед занавесом, держа в руках серебряные подносы с бокалами шампанского, похожие друг на друга, одинаково монументальные, как скульптурные фигуры, составляющие часть общей архитектурной композиции портала.

И в системе мизансцен преобладает спокойный рисунок, без контрастных линий и острых углов, с часто повторяющимся фронтальным построением персонажей вдоль линии рампы при постоянных переходах действия с основной площадки на просцениум перед занавесом.

Из таких внимательно подобранных деталей создана стилизованная постановочная «рама» спектакля, в которую режиссер вдвигает пеструю и шумную комедию Островского, полную движения, сверкающую всеми красками жизни.

В такой постановочной «раме», созданной режиссером для «Бешеных денег», удобно было бы играть какую-нибудь из салонно-эксцентрических комедий в уайльдовском духе, сих парадным блеском и холодноватым игровым темпераментом. Но для Островского она мало пригодна.

В его художественном стиле меньше всего чинности и парадной холодности. Это — художник смелый, иногда смелый до дерзости в его стремлении вобрать в свои произведения самое жизнь во всей ее нетронутой красочности и неостановленном движении, вне каких-либо готовых, заранее сложившихся художественных форм и эстетических канонов. И ждет он от новых театральных поколений такого же смелого подхода к своим произведениям.

В свое время это убедительно доказали Мейерхольд с его парадоксальным «Лесом», Станиславский с «Горячим сердцем», а вслед за ними — позднее, в 40‑е годы, — Л. Волков с «Волками и овцами» в Малом театре, Н. Хмелев с «Последней жертвой» в МХАТ и А. Таиров в Камерном театре с «Без вины виноватыми».