Однако Победа Советского Союза была достигнута не только за счет Красной Армии:
Расчеты немцев во многом строились на опыте Первой мировой войны, когда «лишенная тех технических средств, которыми обладали ее враги и союзники, Россия боролась людьми…, — отмечал ближайший сподвижник Колчака Г. Гинс, — отвагой и выносливостью солдата искупались технические несовершенства»[2371]. Британский военный представитель в России ген. А. Нокс в ноябре 1916 г. не выдержав, высказался о практике русских союзников следующим образом: «Без аэропланов и гораздо более мощных орудий, снарядов к ним, а так же умения все это использовать, посылать русскую пехоту против германских оборонительных линий представляет собой бойню, бессмысленную бойню»[2372]. Германцы нас бьют потому, подтверждал министр иностранных дел империи С. Сазонов, что «стоят, с точки зрения технического развития, неизмеримо выше нас»[2373].
Уже начало Второй мировой показало, что ситуация изменилась кардинально: «как осознал вермахт с большим ущербом для себя, — отмечает этот факт А. Туз, — Советский Союз не был объектом, с которым можно было обращаться в духе империализма начала XX в. Германия в 1941 г. столкнулась в Советской России не со «славянской первобытностью», а с первым и наиболее ярким примером успешной «диктатуры экономического развития»»[2374].
Всего через месяц после вторжения в Россию, Геббельс отмечал: «Большевики дерутся упорно и упрямо, но их наступлению не хватает решающего размаха. Это ведь славянский народ, который при решающем столкновении с германской расой всегда терпит поражение… Впрочем, в Ставке фюрера о положении судят чрезвычайно оптимистично… Открыто признают, что ошибочное приблизительное определение советской боеспособности ввело нас в некоторое заблуждение. Большевики все же оказывают более сильное сопротивление, чем это нами предполагалось, и прежде всего, они располагают материальными средствами в большем масштабе, чем мы себе представляли»[2375]. Спустя еще полмесяца в словах Геббельса уже была слышна тревога: «Фюрер подробно описывает мне военное положение. В прошедшие недели положение было очень критическим. Мы серьезно недооценили советскую боеспособность и, главным образом, вооружение советской армии. Мы даже приблизительно не имели представления о том, что имели большевики в своем распоряжении…»[2376].