Но дух родной заставы трогательнее всего прочувствовали они с Лавровым в столовой, с посещения которой, собственно, и началось их знакомство с пограничниками. Когда, проголодавшись с дороги, они довольно быстро управились и с борщом, и пловом, специально приготовленным для гостей, в раздаточное окошечко кухни высунулся белоснежный колпак повара, спросившего, как обычно спрашивал и их повар Лепехин, не надобно ли добавки. Через минуту на столе снова вкусно задымилась рассыпчато-искристая, прозрачная от жира, в розоватых ломтиках баранины, гора риса. И пока они насыщались, командир заставы старший лейтенант Стоян Тодоров, глядевший на них добрее родного брата, все время держал в поле зрения и раздаточное окошечко, дабы по первому сигналу были немедленно принесены двойные компоты. Однако беспокойство командира было излишним: из-под белоснежного колпака за их столом бдительно наблюдали черные, блестящие, прокаленные от непрерывного стояния над плитой глаза повара. Они тут же с ним познакомились: Ганчо Кирев — пограничник второго года службы, классный специалист кухонных дел. Да и все они, эти ребята — Эмил Танев, Мирко Русев, Тодор Пашев, Делчо Кискинов — все, с кем успели познакомиться, удивительно напоминали товарищей по службе, оставленных за тысячи верст. Но может быть, это ощущение удивительной похожести создавалось другим, совсем другим?..

В приоткрытое окно столовой, где запах борща боролся с ароматом распустившихся роз, вдруг проник и заставил задержать поднесенную ко рту ложку прозвучавший холодком металла звук. Три коротких слитных щелчка Алексей разгадал мгновенно: шагах в пятнадцати трое зарядили автоматы, и три сухих металлических щелчка — вставленные ловкими движениями магазины с патронами. Сейчас — поворот кругом, почти невнятный пристук каблуков. И — конечно, как и у них, как везде на любой заставе, — грузные, редкие, как бы еще экономящие силу шаги очередного наряда.

Накормив, Стоян повел их в димитровскую комнату, и там, еще с порога, Алексей увидел на стене фотографию, словно переснятую из альбома их заставы. Болгарские герои-пограничники… Прицельные глаза из-под фуражек и пилоток. Как будто знали, что фотографируются навечно.

И высверком мелькнуло: точно такая же фотография висит и у них, в ленинской комнате, тоже как бы оставленная на вечную память, в каждодневный пример.

Значит, заставы породнились подвигами. Но как поразительно схожи заключительные строки послужных списков! Одни и те же, суровые и твердые, как шаги часовых, слова, что по-болгарски, что по-русски: гра́ница — граница, нощь — ночь, граната — граната, изстрел — выстрел, патрон — патрон, последен — последний, задержа — задержать, команда — команда, огън — огонь, рана — рана, съмрт — смерть, кръв — кровь, герой — герой, родина — родина… Одни и те же слова, как предначертание, как судьба тех, кому выпало встать лицом к чужому, недоброму миру и ощутить за спиной Родину. Но может быть, в этих слепящих автоматными очередями, зияющих бездной пропастей, хлещущих сокрушительными ливнями словах и есть смысл пограничной жизни, жизни на вечно тревожной тропе, которую — нет, не спроста! — на географических картах раскрашивают в красный цвет.