— Тебе тоже не спится, а, Русанов?

Алексей очнулся от грез и, не давая им совсем улетучиться, спросил:

— А мы на Шипку — точно заедем?

— Заедем, — сказал из темноты Лавров. — Без Шипки нам домой никак нельзя…

Они ночевали последнюю ночь на болгарской заставе, в комнате приезжих, и действительно вот уже часа два не могли уснуть. Может, от духоты, которая, казалось, сгущается вместе с темнотой, грозовой и тревожной, а может, от впечатлений.

— Послушай, — опять заговорил Лавров, — а я уже что-то нащупал… Одного из танкистов… Видел, наш танк стоит в парке? Командира его экипажа Василием звали…

«Портсигар, — спохватился Алексей, — я совсем забыл про портсигар!»

Он соскочил с постели, босиком добежал до шкафа и, нащупав в ворохе одежды твердую коробочку, успокоенно вернулся.

— Я тоже узнал про одного Василия, — с запозданием отозвался Алексей.

В доме напротив приоткрыли дверь, и в метнувшейся к их окну полосе света Алексей успел разглядеть кружок циферблата. Настенные часы показывали три часа ночи.

«Кто-то там у нас сейчас в наряде — Крутиков или Ракитин? Ну да, наверное, они старшими на моем участке…» — вдруг вспомнил Алексей и отчетливо представил, как медленно, вперевалку идут вдоль контрольно-следовой полосы его ребята, стараясь не шуршать плащами. Тоже небось духота, а они в полной выкладке. А те, что со смены, ложатся отдыхать…

Грустью о далеком, считай отчем, заставском доме защемило сердце.

Дотянувшись с кровати до окна, Алексей надавил на шпингалет и распахнул одну створку. В комнату потянуло прохладой. По времени пора уже было бы и рассветать.

И как бы в предвестье близкой, неотвратимой зари справа, из густо темнеющего кустарника, раз-другой отчетливо выщелкнул, будто чокающий камушек пустил по невидимому тонкому ледку, соловей. Он словно пробовал, примеривал к ночи голос или дружески представлялся Алексею в желании развлечь, подбодрить его. Через паузу молчания соловей снова щелкнул, свистнул, вывел изящную чечеточную руладу и залился, закатился, перекатывая в горлышке жемчужные камушки, в уже полном упоении от своего собственного, способного на немыслимые коленца голоса.

Темнота и впрямь как бы немного разрядилась, разжижилась от этого трассирующего, бьющего из кустов высвиста, и, прислушиваясь к очень родной, как бы ему лично адресованной песне, Алексей обрадованно приподнялся. «Ну да, он поет точно так же, как там, у нас!» — с разливающимся по всему телу теплом подумал он.

Соловей вдруг умолк. Может быть, он переводил дыхание, а может, придумывал новое, еще более замысловатое коленце, но пауза показалась Алексею неоправданно затяжной. И чем дольше тянулось это словно бы после оборванного голоса молчание, тем тревожнее накапливалась вокруг тишина. Неужели соловей кого испугался?