Нет, все это невозможно было передать словами. Поди-ка спроси у Митко, почему он так заботливо, словно какой-нибудь агроном, разминал сейчас пальцами, пересыпал с ладони на ладонь, а потом приглаживал, причесывал обыкновенную землю? Чтобы узнать его мысли и чувства, нужно не один наряд потопать вдоль этой доверчиво открытой тебе полосы.

Наверное, у Митко было все в порядке. Он ловко, хватаясь за космы травы, вскарабкался на тропу, но по озабоченному взгляду, тут же метнувшемуся к густому ракитнику на том берегу и тревожно прощупавшему каждый куст, каждую ветку, Алексей понял, что, хотя он и получил боевую задачу, все же его считают гостем, а служба остается службой. Границе все равно — символический наряд они несут или обычный, она не любит парадов, и еще неизвестно, заметил ли Алексей, а если заметил, то почему сразу же не доложил, как неестественно дернулась, повела пушистыми лапками молоденькая сосенка, а потом, словно шорох, сквозняком пробежал по кустам.

— Птица порхнула, но не взлетела, — произнес Алексей как можно спокойнее, упреждая вопрос Митко.

— Допустим, — согласился Митко, не сводя с кустов напряженных глаз. — А если порхнула, то почему?

Сомнение было резонным. Чтобы развеять его, прежде чем отправиться по тропе дальше, они еще долго, в четыре глаза, гипнотизировали кусты, пока не убедились, что там спокойно.

Чужая сторона и здесь была чужой стороной. Непосвященному такое ощущение покажется странным, но в наряде две одинаковые ивы, по колено забредшие в воду с противоположных берегов пограничной реки, воспринимаются по-разному. Своя выглядит родней, что ли, если не сказать, симпатичней, хоть она, может, и покорявей, да и космами пожиже. Ива у другого берега кажется переодетой, притворившейся контрабандисткой — того и гляди, сбросит ветки и полоснет по тебе из автомата. И так — каждое дерево, каждый куст, каждый столб, каждый камень на том берегу.

Заглушая обиду от явного недоверия, Алексей в душе был согласен с Митко: так же, как свою тропу, пограничник до пяди должен знать и читать тот берег, ту, глазеющую на тебя каждым враждебным, затаившимся листком сторону, — иначе, и зрячий, ты для границы — слепой. Что там говорить, Митко прав: этого чужого берега Алексей не знал.

Они молча, изредка останавливаясь, чтобы перевести дух и оглядеться, поднялись почти на самый хребет горы. Здесь, наверху, еще держался свет полдня, и, всматриваясь в как бы ползущие на этот свет из уже сумеречной низины, перепутанные, змеевидные заросли, в которых сам черт ногу сломит, Алексей подумал, что участок этот ох какой непростой.