- Стой! Это получилось нечаянно. – Хотя видно было, что он сам еле справился с собой, чтобы в сердцах не ударить Трагальда.

- Я всего лишь хотел посмотреть, - сказал тот.

- Зачем тебе? Судя по всему, ты не раз его видел.

Отшельник не стал отрицать.

- Откуда ты все это знаешь? – еще раз потребовал ответа хозяин. Стоящий перед ним молча ухмылялся. Маура перевел взгляд на черные, как смоль, волосы, потом на морщинистое лицо... И снова на волосы... – Сколько тебе лет?

- Сто шесть, - последовал довольный ответ.

Маура отшатнулся, меняясь в лице, а у меня отвисла челюсть. Я не знал, сколько это точно – сто шесть, но показалось до ужаса много.

- Что, не ожидал, ворна́? [5] – захохотал Трагальд, и я впервые заметил его зубы. Полный рот зубов – выступающих и крупных, кое-где обломанных и не сияющих белизной – но, видимо, ни один из них не выпал от старости. – А ты знаешь, что в этих краях ходить опасно, а то тебе своих преклонных лет не видать? Вдруг хищники загрызут, али придушит кто? – в глазах его появился странный блеск.

- Ну, мне-то про опасности известно, - совладав с собой, невозмутимо ответил Маура. – А вот тебе здесь одному не страшно? Один-одинешенек в глуши, среди холодных скал... И ветер завывает, и костер гаснет, и долгими темными вечерами некому слова сказать... Каково это, Трагальд?

Глаза стоявшего перед ним разом потухли, и на дне их застыла серая усталость.

- Ты не знаешь, каково это, малец, - очень тихо произнес он. – Но, быть может, когда-нибудь поймешь. Страшно ведь не только одиночество. Страшно, когда твои знания никому не нужны. Когда ты настоящий никому не нужен. Не одна твоя половинка или другая, а ты весь, который больше, чем эти половинки.

Сунув моему хозяину факел, он направился обратно к выходу.

- Погоди, - быстро догнал его Маура, возвращая факел. – Возьми, мы и так сможем выйти.

Тот насмешливо отодвинул его руку.

- Я тоже.

Развернувшись, он скрылся во тьме пещеры.

* * *

На другое утро, глядя на сосредоточенно разводящего костер Трагальда, я вдруг подумал, что в молодости он, должно быть, был очень красив. Пережитые лишения и долгие годы скитаний изменили его до неузнаваемости, сильно огрубив облик, придав звериности движениям и погребя под пылью и грязью любые проблески человечности. Но где-то глубоко внутри, казалось, еще мерцало что-то первозданное, высокое и нездешнее, слишком непонятное для меня; и оно пугало меня до оторопи, гораздо больше, чем все его дикарские повадки.

Вскоре после завтрака мы снова пошли вглубь пещеры, и они с Маура продолжили начатый накануне разговор.