- Он вернулся, А́ли! – воскликнула его жена, счастливо всплеснув руками.

Подойдя вплотную к нам, тот охлопал сына по плечам, словно проверяя на прочность, затем отвесил ему мощную затрещину.

- За что?! – взвыл Калимак, схватившись за больное место.

- За все слезы твоей матери, - ответил тот, когда первый шок от встречи сменился гневом.

- А Разаль вас что, не предупредил, что я уехал? – ошарашенно спросил Калимак. – Ну, попадись он мне...

- Да сказал он нам, сказал, когда мы от Каре́ни вернулись. Сказал, что ты в Бирель отправился. Ну, думали, загулял сынок, свободы захотелось. А как затянулась твоя поездка, послали Ильмака, чтоб тебя оттуда в родной дом вернул. Но тебя, видишь ли, и след простыл! Как корова языком слизнула! Твоя мать чуть не слегла от горя! Мы две деревни на уши подняли! Я хочу знать, где ты шлялся все это время?! – бесновался глава семьи.

- Простите, отец, матушка! – Калимак в раскаянии обнял их обоих, и расцеловал свою мать в морщинистые щеки. – Я не думал, что вы будете так волноваться. Мы только ненадолго собирались...

- Ненадолго?! Уж почти год прошел!

Тут он приметил нас, скромно стоящих в сторонке.

- А эти негодяи кто? – ткнул он в нас пальцем.

- Это же Маура, отец. И... и Баназир, из Сузатт, мы вместе путешествовали, - объяснил его сын.

Альта́ Брандугамба подошел вплотную к нам, меня окинул лишь беглым взглядом, а перед хозяином задержался, изучая его лицо.

- Помню, помню, как же. Подкидыш, мошенник и хулиган, - вынес он свой приговор. – Говорил я тебе, с детства твоего твердил, не водись ты с ним. Куда ты его утащил, разбойник? – обратился он теперь к Маура, раздувая ноздри.

- Отец, это я сам потащился за ним! – возмущенно вскричал Калимак, прежде, чем мой хозяин мог что-то ответить, и прежде, чем я, уже закипавший от ярости, сам нагрубил бы Брандугамба-старшему. – Он тут ни при чем! Если ругаете, ругайте меня!

- Да черт с вами! – наконец сдался Альта, махнув рукой. – Привязывайте лошадей и идемте ужинать.

Калимак охотно рассказывал родителям про чистые реки и густые леса Карнин-гула, про живописные холмы и равнины Рокны и ее прекрасных белых скакунов, описывал особенности гонской кухни и красочные ковры на каменных стенах, болтал о наглых селезнях, о чудесных радугах и лазоревых рассветах, увиденных в пути. Но в его подробном рассказе не было ни слова об окровавленных детских телах, о поисках укрытия от не знающих пощады врагов, о бессонных ночах в плену ужаса, о руинах зданий, погребавших под собой истошно кричащих людей. Его родным, как и многим другим в наших краях, ни к чему было об этом знать – до них не дошла война, и не должна была теперь их коснуться. Пострадали лишь те, чьи близкие были некогда похищены для неведомых целей чужаков; да еще несчастный господин Ильба; да мы трое, так некстати оказавшиеся в пекле событий.