— «Суды»! — зло передразнил меня мужик. — Ты как на территорию попал «работник»!

— Тык эта-а-а, — протянул я, подражая посадским недорослям невезучей судьбой, попадавшим в мою родную Нахаловку, а так же той наивности, которую демонстрировала Алёнка при нашей первой встрече. — Прошёл. А чё? Тятя говаривал попервой в хату небольшую зайти. Там мол — главный сидит, он всё скажет. Ну, дык я зашёл, а тама пуста. Я и пошёл купчину искать!

— У!!! Гришка… — дальнейший набор красочных ругательств явно касался встреченного мною клерка, помощника распорядителя, оказавшегося пьянице, гулякой, лоботрясом, разгильдяем и вообще дурной личностью, которая сбежала в трактир и забыла закрыть подотчётное помещение. — И что? Охрана тебя вот так пропустила?

— Тык — а чё меня не пущать та? — вполне натурально удивился я. — Я ж чай не вор какой, роботать пришёл. Мне бы только купчину найти!

— Как зовут, — зло рыкнул мужик на скулах которого проступили едва видимые в неверном свете красные пятна, а глаза так натурально метали молнии.

— Дык эта-а-а… Никакий Похабыч мы! — гордо брякнул я первое, что пришло в голову, потому как к своему стыду, эту важную часть легенды, банально забыл придумать. — Из Колымок! Знашь дядя кака у нас по осени клюква…

— Плевать я хотел на то, как тебя зовут и какая там у тебя клюква, дубина ты стоеросовая, заорал уже на всю улицу. — Купца твоего как зовут!

— А-а-а… Э-э-э, — протянул я, вроде как, мучительно шевеля мозговыми извилинами, а затем состроил умилительно глупое выражение лица и полез в о внутренний карман откуда извлёк многократно сложенный грязный потёртый листок и ткнул им чуть ли не в длинный нос козлобородого. — Ота!

— Что это? — презрительно скривил губы мужик, брезгливо, двумя пальцами взяв бумажку.

— Тык эта! Росписка купчины того! Он тяте должен остался, аж писят рублёв, куртку вот выдал есчё из товаров своих! Глянте какая хорошая, качественная! С кырылышком! — радостно заявил я и завертелся, со всех сторон демонстрируя свою одёжку. — Тятя с плеча свого отдал, да носить велет, сказал, что как увидит меня в ней благодетель наш, так сразу узнает! Обворовали его лабаз тогда. Уж года полтора-два вроде бы. Вот и не смог тяте заплатить. А имя — я забыл покуда в Москву ехал. Но там точно написано должно быть!

— Ты сам вообще эту расписку читал, — с лёгкой ухмылкой и презрением во взгляде процедил мужик, не проявив совершенно никакого узнавания относительно моей одёжки, да и на напоминание о обнесённом лабазе не отреагировав.

А так, естественно, что я читал эту «расписку», более того, я её сам и написал, прямо в их же конторке вырвав чистую линованную бумажку из первой попавшейся амбарной книги и воспользовавшись всё их же зелёными чернилами. А потом ещё старательно состарил, помяв и потерев о стол, попачкал о разные не очень чистые поверхности помещения и засалил, тщательно протерев ей собственные подмышки. Дабы придать «важной бумаге» лёгкое непередаваемое амбре немытого тела, которое вполне могут ожидать от сиволапого посадского увальня, державшего «ценный документ» за пазухой у тела всю дорогу, чтобы не дай Древо не потерять его, выронив из кармана.