Элиот вылез из машины и стал ждать. На календаре была зима. Над головой пролетела стая птиц, разрывая тишину резкими криками. Какаду. Дико слышать эти звуки на рассвете. Создается впечатление, будто мир рвется на куски. Элиот снял номер в мотеле и однажды ночью, проснувшись, обнаружил на подушке насекомое величиною с ладонь. Он не знал, что это такое. Он в жизни не видел ничего подобного.

У него вдруг возникло настоятельное желание позвонить Бронте. В последнее время он все чаще думает о ней. Наверное, дело в задании: слишком много свободного времени, слишком много приходится ждать. Все из-за Вульф. Он наблюдает за тем, как она сносит стены, и ему в голову приходят мысли о том, что стены снести можно. «Позвони Бронте, – подумал он. – Прямо сейчас. Спроси, как у нее дела. Без всякого повода. Просто поболтай».

Они вместе учились почти двадцать лет назад, вместе сидели на уроках в той самой школе, которой она сейчас руководит. Он все еще помнит, как блестели ее волосы, когда она впервые вошла в класс, как она прижимала учебники к груди. Он влюбился в нее практически сразу. Ну, не совсем, это предполагает бинарное состояние, переход от нелюбви к любви с последующим проскакиванием искры. А то, что у них было с Бронте, можно назвать полетом, скорость которого увеличивалась по мере их сближения; они напоминали планеты, притягивающиеся друг к другу силой гравитации. В некотором роде обреченные, теперь это ясно.

Они держались довольно долго. Несколько лет? Ощущение такое, что да. А может, и нет. Они же были старшеклассниками, почти выпускниками. Он уверен в этом, потому что Бронте отдала ему свои слова. Желтоватый конверт, потертый, с завернувшимися уголками, а внутри – десятки бумажных карточек, и на каждой слово.

«Используй их, – сказала она. Свет был потушен, чтобы они могли сразу заметить, если чья-то тень появится в яркой полосе под ее дверью. Однако он все равно отчетливо видел ее лицо. – Я хочу, чтобы ты меня скомпрометировал».

Элиот не помнил, что ответил на это. Вполне возможно, что попытался отговорить ее. А может, и нет. Он тогда думал о многом, и сейчас, когда прошло столько времени, ему трудно отличить свой реальный выбор от вымышленного. Потому что вся его память заполнена ею: тем, как она лежала на своей кровати и как ее обнаженные плечи ярко выделались в полумраке. Он помнил ее лицо в тот момент, когда зашептал слова. Он был неуклюж, в тот первый раз. Он не сразу нашел тот промежуток между полным пониманием и компрометацией, то полуосознанное состояние, когда здравый смысл утрачивает часть своей власти и тело открывается навстречу. Если он загонял ее глубоко, ее лицо застывало, если он возвращал ее к поверхности, ее взгляд становился сосредоточенным. Он прикоснулся к ее груди и ощутил ладонью, как затвердели ее соски. Выгнувшись, она прижалась к нему бедрами.