— Полежи так еще минутку, — попросил Тунец.

— Вообще не вопрос, — сказал Гусев, но больше себе, чем своему собеседнику.

Гусев лежал.

Наверху стреляли, кричали и умирали люди, а Гусев лежал на сыром вечнозеленом газоне и тихо про себя радовался, что его одежда пропитывается водой, а не кровью.

Мелкая человеческая радость.

Потом все кончилось. Гусеву помогли подняться на ноги, дойти до скамейки и сесть. В отдалении уже слышались полицейские сирены.

Сначала Гусева отвезли в больницу.

Сняли с него бронежилет, продемонстрировали засевшую в пластине пулю, просветили рентгеном, диагностировали перелом двух ребер, дали болеутоляющего, наложили на грудь тугую повязку и рекомендовали на время отказаться от тяжелого физического труда и чего-то другого, очень на него похожего.

На этом легкая часть закончилась.

Из больницы его привезли в полицию, где он сидел на жестком стуле, уклончиво отвечал на одни и те же задаваемые по кругу вопросы и требовал своего адвоката или хотя бы вернуть ему телефон.

Часа в четыре полицейским это надоело (Гусеву это надоело значительно раньше) и его оставили в покое. Даже в камеру не отвели, просто заперли допросную комнату и куда-то свалили.

Гусев размышлял о том, хороший это симптом или плохой, курил сигареты из смятой пачки и думал, как бы ему добраться до телефона и адвоката.

В делах общения с представителями власти Гене-Геноциду равных не было. Или были, но Гусев их пока не встречал.

Через два часа его усадили в машину и снова куда-то повезли.

В большое административное здание в центре Москвы.

Генерал Шапошников все еще был высок, худощав и суров лицом. А еще он свое суровое лицо кривил так, словно у него зубы болели.

— Садитесь, — сказал он.

Стул в кабинете генерала был куда мягче и анатомически удобнее, нежели его собрат в комнате для допросов.

— Где мой адвокат? — спросил Гусев.