— И как же она тебя отблагодарила? — заинтересовался Оттон.

— И не спрашивай лучше. Сидела она со мной все два месяца; пока я выздоравливал. Про себя рассказывала, про отца, про то, что сватается к ней один орденский, а она его, кабана жирного, терпеть не может. А потом, как пришло мне время снова в отряд возвращаться, она и говорит: «Люб ты мне. Женись, уедем с тобой отсюда, заживем, горя не зная». Вот так. Я-то после Тарьи ни о каких девках и не думал. Ну а тут — задумался снова. Не то что у меня к ней страсть какая была, нет. Но, думаю, почему бы и вправду не остепениться, начать семейную жизнь, завести детей. Так вот, подумал я хорошенько, да и решил согласиться. Да, говорю, люба и ты мне, только сначала надо войну закончить, Бритых добить. Дождись, говорю, меня, а прочим женихам давай от ворот поворот. На том и расстались.

— А дальше?

— А что дальше? Дай допью уж бражку-то, а то больно горько мне без нее рассказывать. Ах, хорошо пошла! А дальше, в самом Греншейне уже, аккурат через неделю после подписания мира, нежданно-негаданно прибегает она к нам в лагерь, разыскивает меня и заявляет: отец, мол, насильно ее заставляет идти замуж за нелюбимого, потому как у того отличное будущее и вообще отец от него в восторге. Я говорю, пусть тогда сам и выходит за него замуж, а мы — да хоть за море в Ной-Траггар подадимся. Привязался я к ней все же за те два месяца, очень был рад ее снова видеть. Да и, как сказать тебе, грела мне душу мысль о семье-то. Так вот, а с женихом, говорю ей, я могу и по-мужски разобраться. Тут она говорит: нет, этот Лартен — страшный человек, лучше убежим. Я так и взвыл. Опять этот гад мне дорогу перешел. Дай, говорю, подумать. Ну и подумал. Убежать с ней — куда от него убежишь. Тогда уже ясно было, какого полета он птица. От такого не скроешься, хоть ты под землю закопайся. Захочет — найдет. А он захочет, потому как обиды никому не прощает. Так что убежать не выйдет. Другое дело — убить его, пока он ни о чем не подозревает… Бр-р-р, что-то совсем холодно стало. Хворосту надо бы в огонь добавить.

Радек Рыжий, не дожидаясь прямого указания Селена, встал со своего места у очага и направился к двери. Открыв ее, он вдруг захрипел и осел на пол. Длинный охотничий нож, пробивший его грудь чуть левее солнечного сплетения, по рукоятку окрасился алым. Дверь осталась открытой, и ошарашенные путешественники увидели двух мужчин, стоявших в проеме. Один из них был коренастым и довольно плотным, другой отличался высоким ростом и тонкими чертами лица. Высокий держал в руках взведенный самострел, а коренастый вытащил из ножен короткий меч взамен ножа, так и оставшегося в груди Радека. Головы обоих были гладко выбриты.