— Я так думаю, — осторожно начал Михна, — до утра мы тут пересидим. Волколаки до нас не доберутся. Не до нас им, слышите?

Люди слышали. Тоскливое мычание убиваемых коров, истеричное кудахтанье куриц, пронзительный визг свиней, безумный лай и скулеж собак — и над этим сквозной нотой несся торжествующий, переливчатый вой и рык нечисти.

— Ой, худоба моя, Милка бедная-а, — запричитала бабка Гэля, — что ж с тобой будет?…

— Молчи, старая, — шикнул на нее муж, дед Антось, — самим бы живыми остаться.

— До утра мы всяко продержимся, — незнамо зачем повторил Михна, — а там, глядишь, волколаки и уйдут.

За воротами мелькнула серая тень, и селяне услышали хриплое дыхание. Дверь дрогнула от сильного удара — волколак пробовал ее на прочность. Недовольный результатом, он зарычал и отошел. Совсем недалеко.

Михна припал к щели между досками — волколак сидел на корточках в нескольких шагах от амбара и лениво вылизывал окровавленную шерсть на груди. К нему вразвалку подтягивались другие. У многих морды были измазаны свежей кровью. Некоторые тянули в лапах шматы сырого, дымящегося паром мяса и отгрызали куски прямо на ходу.

— Уйдут, говоришь? — протянул Кастусь, младший сын Гэли. — Не похоже что-то.

— Уйдут, — упрямо повторил Михна. — Не могут не уйти. Иначе…

— Смерть нам тут, — продолжил Кастусь, набычившись, — по твоей милости. Это ты нас сюда загнал! И теперь не выбраться! Только и остается ждать, пока они до нас доберутся. И доберутся! Не сейчас, так ночью, не ночью, так к утру!

— Ты что, Кастусь? — Михна аж покраснел. — Да я ж спас всех. Живность свою не пожалел!

— А никто не пожалел! Все ее там кинули. Все в убытке! И виноват — ты!

— Верно, — вдруг поддержала сына Гэля, — из-за тебя, латинянина безбожного, они сюда пришли! Это все ты виноват!

По толпе покатился недовольный рокот. Давно уже католики в княжестве Литовском заполучили себе привилегии и права, которые и не снились православным. Вот и тлела злоба, как торфяник летом: издалека не видать, а подойдешь ближе — так и пышет жаром. А если сделаешь лишний шаг — провалишься. И сгоришь заживо.

— Точно! — шумел народ. — Правду бабка говорит! Вот выкинем старосту нечисти на поживу, может, они и уберутся! Давай, мужики!.. На вилы его!..

— Только суньтесь! — рявкнул староста, прижавшись спиной к стене и бешено выписывая топором блестящие кольца. — Покрошу!

Толпа замерла в нерешительности. Снаружи оживились волколаки. Михна тяжело дышал, загнанно озираясь.

— Назад! — рявкнул кто-то сзади. — Назад, холера вас разбери! Живо!

Селяне обернулись — за их спинами стояли двое: Карп и его сын Сымон. Первый целился в толпу из ручницы, умостив ее на сошку, а второй сжимал широкую саблю.