— Почему? — удивился Сергей Алексеевич.

— Ты понимаешь, — сказал домовой. — Ты — понимаешь.

Сергей Алексеевич протянул руку за трубкой, и в тот же миг домовой исчез. Чубук упал на пол беседки, громко стукнувшись о доски.

Тучков вздрогнул и открыл глаза.

Свечи почти догорели. В округе было тихо, даже цикады стрекотали как будто вполсилы. От воды тянуло свежестью.

Сергей Алексеевич провел рукой по лицу, потер глаза большим и указательным пальцами, буркнул себе под нос:

— Приснится же.

Тучков передернул плечами и взялся за перо. Перечитал последние строки письма, чтобы вспомнить ход мысли. Задумался. Потом поставил перо обратно в чернильницу, еще раз перечитал письмо и, ухватив его за край, поднес к свече.

Пламя, быстро перепрыгнуло с фитиля на бумагу, жадно брызнуло во все стороны.

Тучков швырнул догорающий листок на пол, взял чистый и занялся новым, другим, письмом к брату.

Закончил Сергей Алексеевич уже ближе к рассвету. Запечатав конверт, Тучков встал и шагнул к выходу из беседки. Нога задело что-то, застучавшее по полу. Сергей Алексеевич опустил взгляд и от неожиданности выругался.

На полу лежал чубук красного дерева с затейливой резьбой.

* * *

— И чем же вы теперь намерены заняться? — княгиня Скавронская томно разглядывала Сергея Алексеевича поверх веера.

Он ответил не сразу. Прежде отпил дорогого французского вина, окинул взглядом танцующие пары, прислушался к музыке, пригладил волосы, обильно тронутые сединой, и только потом сказал:

— Известно чем — вернусь на государеву службу.

— Как? После того, как вас оклеветали и год продержали в темнице? После того, как расследование по вашему делу длилось десять лет?

— Почти четырнадцать, — поправил ее Тучков. — Меня арестовали в конце двенадцатого, а сейчас, Божьей милостью, двадцать пятый.

— Тем паче! Тринадцать лет под домашним арестом. И после того, как с вами обошлись, после этой ужасной несправедливости — опять служить?

Сергей Алексеевич допил вино, отставил стакан, внимательно посмотрел на графиню и ответил: