Меня в этот момент — с одной стороны максимально сосредоточенного на клинке, с другой, в параллельном и ленивом течении мыслей, догнало неприятное воспоминание.

Страх. Самый настоящий страх, сопровождаемый ругательствами на немецком языке. Ругательствами шедевральными настолько, что так и просились к записи и изданию коллекционным тиражом этнографической книги.

Не очень приятные воспоминания — объявший меня страх, практически на грани наваливающейся — от осознаваемого бессилия, паники, и ругательства Николаева. Которые, как тогда мне показалось, могут при нужде и дробить камень.

Клинок-кукри вновь материализовался в руке, и вернувшись в привычную естественную скорость, опять взлетел вверх выполнять три оборота. И едва завершив полет, в очередной раз был резко отброшен вперед, растянувшись в пространстве. Отброшен, чтобы буквально через мгновение естественного времени вернуться дымным росчерком в руку, как магнитом притянутый.

То, что я сейчас делал, со стороны смотрелось довольно… обыденно, и даже просто. Как, конечно же, просто может смотреться подбрасываемый вверх массивный нож-кукри, который то и дело исчезает из поля зрения, оставляя вместо себя лишь росчерк дымки разнонаправленными штрихами.

Подобное изменение скорости бросков было в некотором роде схожим со стрельбой из снайперской винтовки, когда раз за разом переносишь огонь в глубину, делая поправки с каждым выстрелом. Вот только я исполнял это в состоянии параллельного и раздвоенного сознания. Продолжая аналогию — словно снайпер, раз за разом переносящий огонь в глубину, делая поправки с каждым выстрелом… и ведя огонь с палубы катера, болтаемого злыми волнами неспокойного моря.

Но внешне выглядит довольно просто, да.

«Я конечно, предполагал, что ты и в состоянии покоя весьма опасен для окружающих», — сказал мне Николаев, когда мы пили коньяк у кровати с бесчувственной Ольгой. И добавил потом, после о-очень долгой паузы: «Но не предполагал, что настолько».

Тогда, больше трех недель назад, когда я коснулся рукояти меча, все пошло не так практически сразу же. Пошло не так потому, что я — как и приказал мне Николаев, был настроен сопротивляться. И едва увидел, как в меня проникают красные — необычно яркие в лазурном свечении астральной проекции чужеродные щупальца, сразу начал действовать.

Вот только действия мои оказались совсем не моими. Вернее моими, но не полностью. Все потому, что природа кровавых мечей была чужда людям; а вот инферналам, а конкретнее — лорду-повелителю демонического демону, природа кровавых мечей была не просто чужда, а глубоко враждебна. И едва моя правая рука коснулась рукояти меча и в меня проникла чужая сила, как левой я потянулся к спасительному пламени. Не к Огню, а именно к Демоническому пламени.