Удачно.

А он теперь должен воевать и с ней, с той, с которой делил свою душу, постель и мечты, с той, которой отдал себя без остатка, и здесь стоит фантом, а сам-то так и остался с ней.

Эрлан невесело усмехнулся.

– Отлично, Эберхайм, – прошептал в сторону заката. – Ты знаешь, как ударить посильней, убить не прикасаясь.

Не смог достать напрямую – прилетел сюда. Нашел.

Интересно, он все еще здесь?

Спросить о дочери его?

Перед глазами ее лицо, так явственно, так четко встало, что Эрлан протянул руку и, даже показалось, коснулся кожи пальцами и ощутил тепло. Душа как порванная струна заныла – ему не прикоснуться больше наяву, не ощутить реально тепло и нежность, свет, что словно шел изнутри и окрылял, сам воздух наделял любовью.

Они так непохожи – отец и дочь. Так что же он решил, что Эйорика права?

Права – не стоит бегать от себя.

Но как ее оставить? Тем более сейчас, когда больна, слаба, и говорить не может – шепчет.

А как вернуться, как можно подойти к той, что признает отцом убийцу его отца, матери, знакомых и друзей, малышки Порверш, стражей и невесты. Ведь признавая его Эйорика бросает вызов всему и всем, открыто признает, что ей все равно на то что Эберхайм убил ее сестру, не говоря о тех, что заполнили святилище предков, продлив его на километры. Заполнили камнями, не телами. Тела никто похоронить не смог – не до того и некому было.

Чудовищно. Представить только и пальцы в кулаки сжимает ярость. А Эйорике, как будто все равно – не трогает, подумаешь?

Как такое можно?

Эрлан голову склонил, ладони впились в камень ограды – тысячи семей под корень, дейтсрины, мельберны и скиппы, детей и стариков, всех женщин – родами прочь, в мир предков.

А ей все равно? Признала?

– Что происходит? – встал у него за спиной Вейнер.

Эрлан искоса глянул на него и отвернулся, опять воззрился на закат.

– Ночь надвигается. И только.

– У тебя такой голос, словно она уже легла. Причем на сердце, душу и разум сразу.