Как много людей в коридоре. Все спешат с баулами, чемоданами, какими-то сумками… какой-то вокзал, на котором объявили срочную посадку. Из открытой двери радио: «…С собой иметь трехдневный запас питания, теплую одежду…» Лестница дрожит от топота ног. Вахтерша: «Ключи от двенадцатой… от сорок девятой… двадцать четыре…»

Только на улице до Виктора наконец дошло, что оно началось. Правда, паники не было, магазинов не громили, но в высыпавшей на улицу толпе кто-то кого-то терял, кто-то кому-то пытался что-то сказать, несмотря на какофонию сирен, и многоголосие криков било по сознанию.

— Маша! Маша-а! Ты где? Ма-аша-а-а!!!

— Мама, я боюсь, что это?

— Не надо, не надо, сейчас все уедем…

— Кафедра сварки, сбор у левой стороны крыльца!

— Ма-ша-а! Девочку не видели? Ма-а-аша-а!!

— Дульчинский где? Дульчинский где, я тебя спрашиваю? Бегом в третий корпус!

— Бомбардировщики НАУ были подняты по боевой, — бубнил кто-то в толпе прямо над самым ухом Виктора, — почему, не успел услышать, объявили тревогу…

— Слышал. Слышал. Первые удары по Москве и Берлину почему-то. Наши тоже запустили в ответ. Может, нас успеют вывезти.

— А рейх? Ноты протеста…

— Какие ноты? Какие, к такой-то матери, теперь ноты?

— Кафедра сварки! Кафедра сварки, здесь сбор!

Ворота корпуса открылись, и оттуда выехал институтский грузовик. «Женщины и дети! Только женщины и дети!» — орал кто-то в жестяной рупор. Выехал еще один грузовик.

«Да, не оправдали вы надежд, товарищ эксперт по самому себе. Не обеспечили. Человечеству теперь понадобятся совсем другие знания и совсем другой опыт, вам по жизни не знакомый. Хрен с вас толку, товарищ эксперт».

— Товарищ Еремин! Товарищ Еремин!

К Виктору протискивался милиционер с плоским прямоугольником ранцевой радиостанции за плечами.

— Сержант Лискин. Мне приказано сопроводить вас и предоставить место в эвакомашинах первой очереди.

— Место за счет кого?