— Ну, — несколько замялся Лискин, — кто-то позже поедет.

— Я не женщина и не ребенок.

— У меня приказ, — металлическим голосом произнес сержант, — военного времени.

— Вы же не будете в сотрудника МГБ стрелять? На радость противнику?

— А… а что делать? — Сержант Лискин был явно не готов к такому повороту.

— Доложить обстановку и действовать по вновь поступившим указаниям.

Сержант отошел, но через полминуты вернулся, протягивая Виктору черную трубку рации.

— Старший лейтенант Хандыко, — раздалось в трубке. — Бывший гражданский эксперт Еремин! По плану военного положения вы переведены в военэксперты с присвоением звания младшего лейтенанта. Приказываю вам немедленно следовать в пешем порядке к станции Орджоникидзеград, там сесть в эшелон с Профинтерна, направляющийся в район Ржаницы. По прибытии к месту назначения эшелона приказываю явиться к капитану МГБ Хростовскому и поступить в его распоряжение. Исполняйте приказ!..

«Младший так младший, — думал Виктор, пробираясь сквозь заполненные людьми улицы к вокзалу. — Звание все равно офицерское, и со снабжением небось получше, а то знаем мы, какое в войну снабжение. Но с другой стороны, и ответственности больше, чем у рядового состава, наверняка жить одной жизнью с солдатами и сержантами, а спать гораздо меньше, потому что за них соображать обязан». Потом до Виктора дошло, что рассуждать, как лично лучше устраиваться по службе в условиях начала мировой ракетно-ядерной войны, довольно бредово, хотя и отвлекает от сознания нарастающего глобального трындеца. Возможно, у людей в таких ситуациях осознание мирового трандеца вообще не наступает, и каждый до последнего втайне надеется, что трындец хоть и глобальный, но не настолько, чтобы коснуться его отдельно взятой шеи.

До Орджоникидзеграда идти было не так уж далеко, от силы минут пятнадцать, но на каждой улице, что тянулась вдоль рассекавшей Бежицу железной дороги на северо-запад, к выездам из города, дорогу преграждали автомобили, автобусы, грузовики, набитые людьми. На перекрестках регулировщики неохотно перекрывали движение для пропуска пешеходов. Уличные фонари были погашены, окна домов не светились нигде, и лица людей, что в странном, неведомом Виктору порядке в это предрассветное время спешили на, очевидно, указанные им пункты сбора, озарялись только фарами машин, рвавшихся из города подальше от опасности.

Сирены вдруг перестали выть, но по улицам и дворам неожиданно ожили бесчисленные громкоговорители-колокольчики, заговорили нестройным хором, странным изломанным эхом, которое повторялось и перебивало друг друга из-за каждого угла: