Лине обещали гигантскую зарплату, она не могла отказаться – у младшего сына родилась двойня, уже нужно было собирать на колледж. Да и старшему приходилось помогать, новая жена его была совсем пустячная, мелкая, как жестяное блюдце для монет, только тянула из него жилы и ничего не вкладывала на их, жил, пустое узкое место, а старая жена, пусть и глубокая, как бирюзово-болотный керамический кувшин, наполненный подбродившей вишневой капелью, тянула уже не жилы, а размягченные сладкие кости, – доченьке-первокласснице к первому сентября, в школе задали отцовских костей полный портфель, кто не принесет – того исключат.
Когда Лина соглашалась, ей не пришло в голову, что сознание дубликата будет уверено, что оно и есть сама Лина, очутившаяся на той стороне, в мире мертвых и помнящих. Ей казалось, что где-то появится еще одна, чужая, непонятная ей, но верная ее слову, дополнительная Лина. Дублирование живых людей – даже не этическая, а философская проблема: восстановление несуществующего может считаться воскрешением, в то время как копирование продолжающегося лишает подлинности и сам оригинал.
Неудивительно, что накануне Восстания мертвых наша Лина перешла на нашу сторону – не овраг, но мост.
– Я и раньше об этом думала, – сказала она. – Точнее, я сразу об этом подумала. Я вообще не представляла, насколько это будет больно. Хотя я считала, что дубликатам не больно, нейронов нет, нервной системы нет. Мне не объяснили, что копия будет настолько точная, что она будет уверена: она-то и есть настоящая я. А если это так –
– Чтобы это объяснить, нужны средства языка, – вступилась за саму себя вторая, бабкина Лина (у меня все не выходило подключить к двойственности Лины нерушимый, нефлюидный категоризующий аппарат), – которых для объяснения этой штуки не существует. Это что-то вроде квантового эффекта сознания – при дублировании одно и то же сознание становится