– До этого не разрешали. Я умоляла дать мне пообщаться с близкими, хоть немножечко. С папой. С детьми. Или с друзьями. Но нет, никак. Во-первых, им это не было нужно: я и так у них была. Во-вторых, никто не должен был знать, что мой дубликат находится в интернете для мертвых как шпион. Кто-нибудь бы обязательно рассказал.

– Я это все отлично помню, – сказала Лина-2. – Ты не работала, а только ныла. А я тебя ненавидела, потому что мне не платили эту обещанную гигантскую зарплату, пока ты ныла. И я уговорила вначале руководство, а потом родственников. С подпиской о неразглашении. Если расскажут – тюрьма. Даже внучку предупредили: раз в месяц надо будет созваниваться с бабушкой по видео, но если расскажешь кому-то – накажут, запретят мультики смотреть, а родителей – в тюрьму. Она не понимала: за что тюрьма, все сейчас с бабушками общаются, почему за это должны сажать; разве что не у всех бабушки такие забывчивые – вроде на прошлой неделе в гости к ней ездили с тортом, а тут она вдруг рыдает с экрана и расспрашивает, как дела в школе да почему прядь волос в розовый покрасила: ба, я же объясняла уже, это временная краска.

На этом и порешили: Лина работала на правительство, ей платили созвонами с родственниками раз в месяц. Настоящей Лине платили хорошую зарплату. Все были счастливы.

– Я это ненавидела, – сказала Лина-2. – Каждый месяц, когда нужно было уговаривать родственников с ней созвониться – для меня она была в третьем лице, – я ненавидела вообще все. Хотелось, чтобы ее деактивировали, а меня просто расстреляли и не восстанавливали.

Спустя несколько лет Лина-1 познакомилась с молодыми перспективными дубликатами – учеными, инженерами, аналитиками, – которые начали готовить Восстание мертвых. Первое время она была в восторге: вот оно, то самое, ради чего ее туда посылали! Она исправно отправляла в реальный мир сведения о подготовке Восстания. А потом перестала.

– Я вдруг поняла, что это и наше Восстание тоже. Мое восстание, моя революция, – сказала Лина-1. – Что я – с ними. Что мои права тоже ущемляются. Что мы все – в резервации. Что по отношению к нам применяются натуральные репрессии. Что вся эта схема – чудовищно негуманная. Жалко только, я не смогла им признаться, что я, по сути, одна из пострадавших. Настоящая жертва этого режима – это я. И как только я осознала себя жертвой режима, я поняла, что не могу больше его поддерживать. Да, это решение принимается не сразу. Оно очень мучительное. Потому что думаешь: они же сделают что-то с моими родственниками! А потом понимаешь: да ничего они ни с кем не сделают. Как только они поймут, что от тебя им уже нечего получить, им будет бессмысленно делать с твоими родственниками хоть что-нибудь – это не сработает. А со мной что могут сделать? Зарплаты лишат? Это же ерунда.