Вперед шагнул советник, чьё лицо наполовину скрывало железо.

– Я уже сталкивался с черной магией, – сказал он. – Потому, попробую ещё раз.

– Нордид?! – удивилась Королева. Она не ожидала подобного. – Искренен ли ты в своем решении? Или хочешь поквитаться со мной за смерть отца?

– Не сейчас… – отвечал доброволец, приподнимая железную пластину. На Королеву смотрели теперь словно два человека: один – красивый, молодой, дерзкий, второй – изуродованный жуткими шрамами, познавший горечь потерь старец. Только глаза у них были одинаковыми. – Я был признан достойным служить народу и Городу, и выполню свой долг. А потом посмотрим… Может быть, я прощу вас, – взгляд его стал тяжёлым. – Может быть, нет…

Чара невольно отступила и оглянулась, точно ища поддержки, но лица остальных присутствующих оставались бесстрастными.

– Быть посему! – чуть хрипло выговорила она, овладев собою. – Медлить некогда. Сегодня как раз полнолуние.

***

– Я прошу тебя лишь об одном: если заметишь, что со мною неладно – убей меня.

Нордид и Гилленхарт, которого он срочно отыскал после встречи во Дворце, сидели в том самом маленьком кабачке, где когда-то их познакомил агил.

– Да как же! – в сердцах воскликнул Гилленхарт, которому разговор этот был в тягость.

– Ты мне должен! – напомнил молодой советник. – Я тебе жизнь спас, значит, могу ею распоряжаться! – он намекал на утреннюю стычку с хоромонами. – Пойми: если я перестану быть человеком, ты мне только доброе сделаешь!

– Вдруг я ошибусь? – угрюмо возразил Гилленхарт, с тоскою заглядывая в пустую чарку.

Из-за осадного положения с выпивкой в Городе было туго, вино стоило бешеных денег, и юноша, просадивший за этот вечер в кабаке свое солдатское жалование, подумал о том, что наверное пропьёт всю добычу, захваченную у людоеда, раньше, чем выберется отсюда.

– Не ошибёшься… – усмехнулся Нордид. – Разве что сам станешь Тёмным… Но тебе это не грозит – ты ведь дал Клятву верности, и душа твоя в безопасности. Кстати, – он нахмурился, – голова Тезариуса, она точно была уже распечатана, когда ты её обнаружил?

– Да, – не моргнув глазом, ответил Юстэс.

– Ладно, – задумчиво проговорил советник. – К тебе его дух всё равно бы не смог прилепиться…

Юстэс соврал ради умирающего Певуна, памятуя об участи Ла Маны. Пусть агил окончит дни свои в мире, – зачем ему лишние мучения и позор? Вот если бы жрецы могли спасти его жизнь…