– Медведь прав, давайте не будем откладывать. Расправимся с уродами сегодня по-быстрому и к ужину домой!

Но пучеглазый снова испортил старательно создаваемый медведем настрой:

– Нас с андроидами всего двадцать два, а их, говорят, больше сотни!

– Тебя что, стрелять не учили, – тут уже и Медведь стал терять самообладание. – Если сдрейфил, иди домой, нам тут трусы не нужны…

Охотники еще долго продолжали обсуждать на повышенных тонах детали операции. Они препирались до тех пор, пока последние лучи солнца не скрылись за лесом. Все это время Медведь не сдавался, и в конце концов у противников иссякли аргументы и желание спорить с этим неутомимым громилой. После чего собравшиеся уставились на старосту, так как последнее слово оставалось за ним.

Но староста колебался. Он смотрел то на темный лес, то на мужиков, и нехорошие предчувствия закрадывались в его душу. Он понимал, что его кузен давит на чувства, оставляя за скобками логику мероприятия, которая, на его взгляд, была под большим вопросом. Мартин был явно озадачен сложившейся ситуацией: потратив весь день на сборы, он не хотел идти в темноту. Что бы не говорил его оптимистичный кузен, это было опасно. Зараженные множились как на дрожжах, и так могло статься, что Пучеглазый прав, в лесу их куда больше, чем предполагали дозорные. Слишком большая ответственность в этом случае ложилась на его плечи перед соседскими семьями. Что он скажет женам, если кто-нибудь из мужей не придёт домой к ужину? Как будут смотреть на своего старосту односельчане, если не вернутся их сыновья? Подобные переживания мучали Мартина в тот самый момент, когда два десятка глаз уставились на него, ожидая призыва к началу охоты.

«С другой стороны, – размышлял он, – собраться в таком составе заново вряд ли получится. В поселке осталось слишком мало народу, и с каждым днем жителей становится все меньше». Староста же очень не хотел оставлять насиженное место. Здесь был его дом, и ему нравились эти леса. Много лет назад, вернувшись со службы, он тщательно подошел к выбору места, где намеревался провести оставшуюся часть жизни, поэтому мысль о том, что скоро в поселке никого не останется, никак не хотела уживаться в его недальновидной голове. Мартин не мог решиться, и в то же время нерешимость нервировала его с каждой минутой все сильнее. Он понимал, что командиру не гоже вот так стоять в замешательстве, когда весь его взвод смотрит на него, ожидая приказа, что он сам позвал всех этих близких ему людей сюда и теперь просто не вправе показать себя трусом. Размышляя так, опрометчивая храбрость наконец превозмогла ответственную осторожность, и староста произнес: