Папа пытался что-то выговаривать мне дома — на тему того, что отправил, называется, дочек учиться… и месяца не прошло, одна уже замуж собирается, зато другая успела каким-то образом организовать себе несчастную любовь всей жизни. Но потом мама смотрела на него как-то по особенному, он махал рукой и прекращал попытки до меня достучаться. Безразличие стало моей опорой и самым надежным щитом от эмоций, что грозили разорвать на части.

Даже когда бабушка, старая графиня Винтерстоун, принималась за обедом рассказывать о свежих новостях из-за моря — каком-нибудь очередном стихийном бедствии или о том, как наводнение добралось до новой рыбацкой деревушки у нас в Королевстве на восточном берегу, я могла выдавить из себя лишь жалкие крохи сочувствия. Будто эмоции выпускали из меня по капле, и я почти уже была пуста.

Однажды вечером я сидела в нашей с Джен старой комнате в башне и думала, чем бы заняться. Решила перебрать вещи в шкафу, это занятие меня успокаивало. Много мелочей из детства хранилось в его пыльных глубинах — мы с Джен всегда запрещали слугам касаться этих сокровищ.

Мой взгляд упал на форменное платье. Запыленное, потрепанное… надо бы отдать почистить. Или вообще выбросить.

Я стала проверять карманы — на всякий случай.

В правом мои пальцы нащупали что-то круглое и твердое. Я вытащила это на свет — и увидела косточку. Простую персиковую косточку.

Снова непрошенные слезы показались на глазах — а ведь я думала уже, что все их выплакала. Что ж… надо, наверное, выбросить это вместе с платьем. Как я и боялась тогда, стоя под этим деревом — плоды нашей любви так и упали в грязь, хрупкие ветви не выдержали непосильной тяжести.

Но разжать судорожно сжатых пальцев, цепляющихся за эту глупую косточку, как за драгоценность, не вышло. Почему?

Я бросила взгляд на запястье и увидела, как ярче проступает рисунок паучка. Он прятался обычно при чужих, но мне на глаза как правило с готовностью появлялся. Спасал от тревожащих и неуместных мыслей. Вот как эта.

Но пришедшая откуда-то из глубины памяти мысль была слишком важной. Неожиданно мне не захотелось прогонять ее, стирать без следа.

Эта косточка… он ведь обещал посадить персиковое дерево для меня когда-нибудь? Но зачем… зачем давать такие глупые обещания тому, кого собираешься предать?

Паучок мигнул матовой вспышкой — и одна из его лапок исчезла, растворилась.

Маленькой теплой искрой мелькнуло воспоминание — о теплом саде, залитом весенним солнцем, об одуряющем запахе персикового цвета… о сильных руках, обнимающих меня, о губах, говорящих без слов… что? Что они говорили мне?