– Думаю, это мы тебе обеспечим, а пока перестань притворяться, будто ничего не случилось. Меня ты не обманешь, и своих тетушек тоже.
Оставив меня в машине, он перенес к двери наш багаж, на удивление внушительный: две компьютерные сумки, мою непрезентабельную йельскую и элегантный кожаный чемодан, по виду викторианский. А также свой докторский саквояж, длинное серое пальто, мою новую парку и ящик с вином. Мэтью поступил мудро: Сара предпочитала напитки покрепче, а Эм в рот не брала алкоголя.
После этого он извлек из машины меня. Встав на крыльцо, я осторожно оперлась на правую ногу. Сквозь окошечки по бокам от красной парадной двери был виден холл. К нашему приезду в доме зажгли все лампы.
– Чую кофе, – улыбнулся мне Мэтью.
– Значит, уже встали. – Знакомая щеколда на двери открылась сразу. – Не заперто, как всегда. – Я ступила внутрь, стараясь не растерять храбрости. – Сара? Эм?
К столбику лестницы был пришпилен листок, исписанный решительным тетиным почерком:
«Решили, что вам надо побыть наедине с домом. Не спешите. Мэтью может занять бывшую комнату Эм, твоя тоже готова».
Эм приписала внизу свой постскриптум:
«Селитесь в родительской спальне».
Наверху было тихо. Все двери, даже в гостиную, стояли открытые и держались спокойно, не болтаясь на петлях.
– Хороший знак, – заметила я.
– То, что они оставили нас вдвоем?
– Нет, тишина. Дом способен выкинуть какой-нибудь номер при появлении незнакомца.
– У вас тут нечисто? – Мэтью с интересом оглядывался по сторонам.
– Ясно, что нечисто, раз мы все колдуньи. Но дело не только в этом. Дом, он… живой и реагирует на гостей по-своему. Чем больше внутри Бишопов, тем хуже себя ведет, – вот почему ушли Эм и Сара.
На периферии зрения подрагивал световой блик. У камина в гостиной сидела в незнакомом кресле-качалке моя давно усопшая бабушка – я уже не застала ее в живых. Она улыбалась мне – молодая и красивая, как на свадебной фотографии, что висела у нас на лестнице.
– Бабуля? – сказала я робко, невольно улыбнувшись в ответ.