– Слишком глубоко копаешь, – шепнул мне кто-то, и вычислительные мощности отключились.

Я задумался о тройственной комбинации лекарств, наномехов и адаптогенов для стимуляции роста ампутированных конечностей и удаленных органов.

– И хватит, – продолжил тот же голос, и я узнал Свёрла.

Я резко пришел в себя, понимая, что действительно хватит и что дальнейшее промедление будет стоить многих жизней. Доступ к системам снова открылся, но я в них больше не нуждался. Орда жертв Пенни Рояла отступила, их воспоминания отхлынули, как стремительный отлив, оставив болезненное сожаление о потере добавочных знаний. Однако секунду спустя я понял, что отлив унес не весь мусор и сброшенные с корабля грузы: чужие навыки, необходимые для решения задачи, остались при мне. Внезапно я принял как факт всю протяженность моего существования, так, словно и не провел целый век, запертый в искусственном рубине, а прожил каждую секунду этого срока. Какая-то доля тех тысяч, что были заключены в шипе, осталась со мной, отпечаталась в сознании.

– Пора приступать к работе, полагаю, – сказала вставшая рядом Рисс.

Ее черный глаз был открыт. И не только глаз. На коже дрона я заметил ряд дырочек, в которых поблескивали внутренности. Размер отверстий точь-в-точь соответствовал размерам склянок, зажатых в моей руке.

Ну конечно, вот и мой способ доставки.

Рисс

Рисс

Вывинчиваясь из узкой щели между стеной и приоткрывшейся бронированной дверью, Рисс чувствовала себя беременной, наполненной, готовой к действию. И все-таки это было не совсем то. Да, энзимы, губящие прадорские ткани, походили на фтористоводородную кислоту, которой она иногда пользовалась во время войны, а микросферы с их содержимым немного напоминали яйца паразита, но сейчас Рисс отправлялась в поход не для того, чтобы вселять ужас в сердца и прочие органы прадоров. Она не собиралась заражать ненавистного врага дикой, чудовищной смертью. Сейчас Рисс несла добро.

Возможно, неудовлетворенность проистекала из того, что забрал у нее Пенни Роял. Возможно, даже загрузись она яйцами паразита и кинься жалить злодеев-прадоров, и то Рисс не почувствовала бы то, что должна чувствовать. Возможно, ничто, заполняющее ее внутренние емкости и кладовки, не заполнит иной пустоты. Рисс знала: то, что она ощущает, – и уже давно – сродни человеческой депрессии. Той депрессии, какой она была до того, как ее стало возможно стереть пятиминутным ментальным переформатированием – когда ничто не удовлетворяет, ничто не приносит радости и все кажется серым. Как и некоторые люди, боровшиеся со сплином, Рисс в качестве противоядия пыталась чем-то заниматься, делать свое дело. Она, как и люди, надеялась, что физическая активность поможет выработке эндорфинов, победителей хандры.