Что касается самих тел, то даже самое поверхност­ное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохра­нения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадон­ны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести неверо­ятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и неважно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его соб­ственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.

В конце концов, такие хирургические операции слу­чались время от времени. А если за ними стоял правона­рушитель, то — по определению — это было для общего блага.

Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неот­ложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.

Конечно, он испытывал горе от потери друга, с ко­торым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же — он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что-то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег са­мого доктора — когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах — хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.

Радость ускользала от Дежардена. Конечно, он никогда не чувствовал ее раньше, когда выплачивал по счетам, но сейчас надеялся на большее. Разумеется, причина всего этого запала ему в душу гораздо глубже. И все-таки: толь­ко печаль, удовлетворение и... что-то еще. Ахилл даже не мог сказать, что именно...

Он вышел на улицу. Бледный утренний свет заливал все вокруг. Мандельброт остывала, и ее тельце уже оде­ревенело.

Сделав несколько шагов, он обернулся посмотреть на свой замок. На фоне яркого неба он казался огромным, черным и зловещим. До Рио здесь работало столько по­тенциальных спасателей, что они могли бы заселить не­большой город. А теперь все здание принадлежало только Дежардену.