— Все равно... скольких ты спасаешь. Не дает тебе права...
— Ух ты? Это уже не биология, верно? Скажи, есть ли предметы, в которых ты не тупее мешка с говном?
— Я права. Ты сам знаешь.
— Знаю! Думаешь, нам лучше вернуться к «добрым старым временам», когда всем заправляли корпы? Самая захудалая корпорация убивала людей больше, чем все сексуальные маньяки за всю историю человечества, ради паршивой нормы прибыли — и ВТО их за это награждала!
Он сплюнул: слюна легла на пол маленькой пенистой амебой.
— Всем плевать, моя сладенькая. А если кто озаботится, тебе будет еще хуже, потому что они поймут: я — перемена к лучшему!
— Ошибаешься, — выдавила она.
— Ого, — протянул Ахилл. — Нарушение субординации. Меня это возбуждает. Прошу прощения... — он отступил за колодку и плавно развернул аппарат так, что Така снова оказалась к нему лицом. В руках он держал пару зажимов-«крокодилов» — провода от них тянулись к розетке, замаскированной под глаза небесно-голубой рыбки.
— Вот что я тебе скажу, — предложил он. — Найди ошибку в моих доказательствах, и я ими не воспользуюсь.
— Врешь, — просипела она, — ты все равно...
«Нечего терять», — напомнила она себе.
— Ты думаешь, люди, увидев это, просто... просто отвернутся и уйдут, услышав, что «корпорации были хуже»? Думаешь... думаешь, люди логичны? Это у тебя... у тебя говно вместо мозгов. Плевать им на твои доказательства: как только увидят, они тебя на куски порвут. Тебе это только потому сходит рук, что...
«Вот оно что!» — поняла Така.
Что будет, если Бетагемот исчезнет? Что, если апокалипсис отложится, ситуация станет не такой отчаянной? Может, когда мир станет безопаснее, люди снова будут притворяться цивилизованными? Может быть, не станут так охотно поступаться «непозволительной роскошью» прав человека?
И тогда Ахилл Дежарден лишится неприкосновенности.
— Вот почему ты против Сеппуку, — прошептала она.
Ахилл свел «крокодилы», те заискрили.
— Прости? Что ты сказала?
— Какая же ты мразь. Тысячи, значит, спасаешь? Там люди пытаются спасти мир, а ты им мешаешь. Ты убиваешь миллиарды. Ты убиваешь