Рваный занавес разошелся в стороны, обнажая другие улицы, другие здания – своего рода паззл, чьи куски выхвачены из нестыкующихся фрагментов времени, вывалены небрежным ворохом вокруг склада. Ледяной воздух загустел от какой-то песочной зерни — что это за зернь такая, Джек и знать не хотел.

Даниэль раскашлялся и махнул рукой.

– Все, что осталось позади, находит себе место, – произнес он. – Как, например, мы с вами. Готов побиться об заклад, что, если б у нас были альбомы с фотографиями, мы бы опознали этот квартал до постройки склада. И людей тоже.

– Что происходит, как вы думаете?

– Трудно сказать… Впрочем, можно прикинуть, – Даниэль подарил Джеку кислую улыбку. – Мы – муравьи, плавающие на последних недоеденных кусках в похлебке. Почти все уже прожевано и проглочено – подавляющая часть нашего мира. В противном случае… откуда это могло взяться?

Он показал на занавес, где через прореху сияла исполинская, пылающая дуга, окаймляющая до боли черный центр. Дуга занимала чуть ли не две трети неба.

– Это не наше солнце. И это – не наш город. Уже не наш.

БЕЗ НУЛЕЙ

БЕЗ НУЛЕЙ

Наблюдатели подобны крошечным музам. Они обрабатывают то, что видят, на основе заложенной в них логики, а также согласно тем сведениям, которые собирают сами, считая их реальными, на основе собственного опыта и знаний, согласно тем истинам, которые встроены в их плоть.

Каждая группа наблюдателей формирует своего рода локальную реальность. Она не может слишком сильно отклоняться от консенсуса, от того, что музы установили за правило. Однако подобная гибкость придает космосу ту степень свободы, которая-то и делает его прочнее любой жесткой рамочной конструкции, поскольку эта реальность доброжелательно относится к наблюдателям, приглашает их внести свою лепту. Порой особенно одаренные наблюдатели способны воздействовать на муз и на космос в целом, и соответственно Мнемозина осуществляет согласование в колоссальном масштабе, теми фронтальными и задними импульсами, которые мы уже обсуждали.