Через небольшое окошко, выполненное в форме черепахи, я следил, как настоящий Бах в «Дихотомии» ведёт свою наивную игру, полагая, будто ловко обманывает Маука.

Зайц нёс караул у двери. Посматривал на меня исподлобья, молчал. Он и с людьми-то не был разговорчив, какое ему дело до тени. Ночь принесла холод и щедро усыпала им улицу. Зайц, одетый не по погоде, дрожал. Но суровое лицо его выдавало готовность терпеть любые невзгоды ради важного дела, порученного кумиром.

Зачем я втянул его эту историю? Какой помощи ждал от замёрзшего воробьишки?

Скрипнула дверь, вышел Маук. Я вжался в стену, прячась от его цепкого взгляда. Меня жгла яростная потребность убить Маука теперь же, одним метким выстрелом вычеркнуть из реальности. Хорошо, что я был всего лишь тенью. Потому что убивать Маука никак нельзя было. По крайней мере не раньше, чем он ответит на мои вопросы. А для этого следовало вновь научиться говорить осмысленно.

Появился Бах, и они молча направились в сторону Фарбрики.

Я скользнул в приоткрытую дверь «Дихотомии».

– Уле! Уле, это я, Бах, – сказал я.

Уле посмотрел на меня строго; не узнал. Теней он не жаловал. Но в глубине «Дихотомии» я разглядел Айка и шмыгнул к нему раньше, чем Уле взялся за своё грозное оружие – швабру.

Айк был славным парнем. Жажда приключений ещё не вырвала его окончательно из тёплых объятий спокойной жизни, но во взгляде этого юноши чувствовалась готовность с головой нырнуть в водоворот безумных авантюр. Я и сам был таким до знакомства с Барбарой.

Я сел напротив Айка, испытывая при этом некоторые трудности. Моё нынешнее тело, прозрачное и плоское, норовило провалиться сквозь дубовую скамью прямо на пол.

Кое-как устроился.

– Привет, дружище, – сказал я.

Айк задумчиво наклонил голову, и я порадовался, что на его месте не сижу я сам. Немногие из моих знакомых церемонятся с тенями. Обычно стреляют без предупреждения: всем известен старый добрый способ вернуть беглеца прямиком в подземелье.

Подошёл Уле. Его недобрый взгляд остро резал мне спину в районе плохо прорисованных лопаток.

– Крошечный принцепс, – сказал Айк бармену. И добавил: – Будь ты хоть терпентир, хоть ктырь.

Я совершенно точно знал, что Айк такими вещами не шутит. Наверняка он сказал что-то вроде:

– Бедняга тень. Может быть, ей холодно? Подбавь-ка берёзовых в очаг, дружище Уле!

Стена бессмысленности между мной-тенью и Айком-человеком искажала любое произнесённое слово.

– Прыгай, брандскугель, – сказал Уле с сомнением и ушёл.

Что, скорее всего, означало: